Измерение и перепись земель, от 1587 до 1594 года, в Двинской области, на обеих сторонах Волги - вероятно, и в других местах - служили, может быть, поводом к сочинению первой Российской Геометрии, коей списки, нам известные, не древнее XVII века: "книги глубокомудрой, по выражению автора, дающий легкий способ измерять места самые недоступные, плоскости, высоты и дебри радиксом и цыркулом". В ней изъясняется сошное и вытное письмо: то есть разделение всех населенных земель в России, для платежа государственных податей, на сохи и выти (в сохе считалось 800 четвертей доброй земли, а в выти 12; в четверти 1200 квадратных сажен, а в десятине 2400). - К сему времени относим и первую Российскую арифметику, писанную не весьма ясно. В предисловии сказано, что без сей численной философии, изобретения Финикийского, единой из семи свободных мудростей, нельзя быть ни философом, ни доктором, ни гостем искусным в делах торговых, и что ее знанием можно снискать великую милость Государеву. В конце сообщаются некоторые сведения о Церковном Круге, о составе человеческом, о физиогномике. В обеих книгах, в Геометрии и в Арифметике, употребяются в счислении Славянские буквы и цифирь. Тогда же в посольских бумагах начали мы употреблять тайные цифры: гонец Андрей Иванов в 1590 году писал из Литвы к Царю вязью, литореею и новою азбукою, взятою у Посла Австрийского, Николая Варкоча. - Так называемая Книга Большого Чертежа, или древнейшая География Государства Российского, составлена, как вероятно, в Царствование Федора: ибо в ней находим имена Курска, Воронежа, Оскола, построенных в его время, не находя новейших, основанных Годуновым: Борисова на Донце Северском и Царево-Борисова на устье Протвы. Сия книга была переписана в разряде около 1627 года и решит для нас многие важные географические вопросы, указывая, например, где была земля Югорская, Обдория, Батыева столица, Улусы Ногайские.

Поле словесности не представляет нам богатой жатвы от времени Иоанна до Годунова; но язык украсился какою-то новою плавностию. Истинное, чувством одушевленное красноречие видно только в письмах Курбского к Иоанну. Причислим ли к Писателям и самого Иоанна как творца плодовитых, велеречивых посланий, богословских, укорительных и насмешливых? В слоге его есть живость, в диалектике сила. Лучшими творениями сего века в смысле правильности и ясности должно назвать Степенную книгу, минею Макариеву и Стоглав. Вероятно, что митрополит Дионисий заслужил имя Грамматика какими-нибудь уважаемыми сочинениями; но их не знаем. Патриарх Иов описал житие, добродетели и кончину Федора слогом цветистым и не без жара; например, так говорит о своем Герое: "Он древним Царям благочестивым равнославен, нынешним красота и светлость, будущим сладчайшая повесть, не пригвождаясь к суетному велелепию мира, умащал свою Царскую душу глаголами Божественными и рекою нескудною изливал милости на вселенную; с нежною супругою преспевал в добродетели и в Вере к Богу... имел единое земное сокровище, единую блаженную леторасль корени державнаго и лишился возлюбленной дщери, чтобы в сердце, хотя и сокрушенном, но с умилением Христианским предаться в волю Отца Небеснаго, когда синклит и весь народ предавались отчаянию... О весть страшная, весть ужасная: любимый Царь земли Русския отходит к Богу... но не смертию, а сладким успением; душа излетает, а тело спокойно и недвижимо: не видим ни трепета, ни содрогания... Се время рыдания, не глаголов; время молитвы, не беседы... На нас исполнилося вещание пророка: кто даст источник слез очам моим, да плачу довольно? .. Скорби пучина, сетования бездна!.. Отселе красный, многолетный престол великия России начинает вдовствовать и великий многолюдный град Москва приемлет сиротство жалостное". Обязанный Борису своим первосвятительством и чистосердечно ему преданный, он говорит об нем в сем творении: "В счастливые дни Федора Иоанновича строил под ним Державу великий шурин и слуга его, муж верховный, единственный в России не только саном, но и разумом высоким, храбростию, верою к Богу. Его промыслом цвела сия Держава в тишине велелепной, к изумлению людей и самого Царя, ко славе правителя не только в нашем отечестве, но и в дальних пределах вселенныя, откуда знаменитые Послы являлись здесь с дарами многоценными, рабски благоговеть пред Царем и дивиться светлой красоте лица, мудрости, добродетели правителя, среди народа, им счастливаго, - среди столицы, им украшенной". - Иов писал еще утешительное послание к Федоровой супруге, когда она тосковала о милой усопшей дочери; заклинал Ирину быть не только материю, но и Царицею, и Христианкою; осуждал ее слабость с ревностию Пастыря, но и жалел о горестной с чувствительностию друга, оживляя в ней надежду дать наследника престолу: сочинение достопамятное более своим трогательным предметом, нежели мыслями и красноречием. Патриарх, напоминая Ирине учение Евангельское о доверенности к Вышней Благости, прибавляет: "Кто лучше тебя знает Божественное Писание? Ты можешь наставлять иных, храня всю мудрость онаго в сердце и в памяти". Воспитанная при дворе Иоанновом, Ирина имела просвещение своего времени: читала Св. Писание и знаменитейших Отцев нашей Церкви. Россияне уже пользовались печатною Библиею Острожского издания, но Святых Отцев читали только в рукописи. Между Славянскими или Русскими переводами древних авторов, тогда известными и сохраненными в наших библиотеках, наименуем Галеново рассуждение о стихиях большого и малого мира, о теле и душе, переведенное с языка Латинского, коим, вопреки сказанию одного иноземца-современника, не гнушались Россияне: еще скудные средствами науки, они пользовались всяким случаем удовлетворять своему любопытству; часто искали смысла, где его не было от неразумия Писцов или толковников, и с удивительным терпением списывали книги, исполненные ошибок. Сей темный перевод Галена находился в числе рукописей Св. Кирилла Белоезерского: следственно уже существовал в XV веке. - Упомянем здесь также о рукописном лечебнике, в 1588 году преложенном с языка Польского для Серпуховского Воеводы Фомы Афанасьевича Бутурлина. Сей памятник тогдашней науки и тогдашнего невежества любопытен в отношении к языку смелым переводом многих имен и слов ученых.

Может быть, относятся ко временам Федоровым или Годунова и старые песни Русские, в коих упоминается о завоевании Казани и Сибири, о грозах Иоанновых, о добродетельном Никите Романовиче (брате Царицы Анастасии), о злодее Малюте Скуратове, о впадениях Ханских в Россию. Очевидцы рассказывают, дети и внуки их воспевают происшествия. Память обманывает, воображение плодит, новый вкус исправляет: но дух остается, с некоторыми сильными чертами века - и не только в наших исторических, богатырских, охотничьих, но и во многих нежных песнях заметна первобытная печать старины: видим в них как бы снимок подлинника уже неизвестного; слышим как бы отзыв голоса, давно умолкшего, находим свежесть чувства, теряемую человеком с летами, а народом с веками. Всем известна песня о Царе Иоанне: "Зачиналась каменна Москва, // Зачинался в ней и Грозный Царь:// Он Казань город на славу взял, // Мимоходом город Астрахань", - о сыне Иоанновом, осужденном на казнь: "Упадает звезда поднебесная, // Угасает свеча воску яраго: // Не становится у нас Царевича"; другая о витязе, который умирает в дикой степи, на ковре, подле огня угасающего: "Припекает свои раны кровавыя: // В головах стоит животворящий крест, // По праву руку лежит сабля острая, // По леву руку его крепкой лук, // А в ногах стоит его добрый конь; // Он, кончаяся, говорит коню: // "Как умру я, мой доброй конь, // Ты зарой мое тело белое // Среди поля, среди чистаго; // Побеги потом во святую Русь; // Поклонись моим отцу и матери, // Благословенье свези малым детушкам; // Да скажи моей молодой вдове, // Что женился я на другой жене: // Я в приданое взял поле чистое; // Была свахою калена стрела, // Положила спать сабля острая. // Все друзья-братья меня оставили, // Все товарищи разъехались: // Лишь один ты, мой доброй конь, // Ты служил мне верно до смерти"" - о воине убитом, коему постелию служит камыш, изголовьем куст ракитовый, одеялом темная ночь осенняя и коего тело орошается слезами матери, сестры и молодой жены: "Ах! мать плачет, что река льется; // Сестра плачет, как ручьи текут; // Жена плачет, как роса падает: // Взойдет солнце, росу высушит".

Сии и многие иные стихотворения народные, ознаменованные истиною чувства и смелостию языка, если отчасти не слогом, то духом своим ближе к XVI, нежели к XVIII веку. Сколько песен, уже забытых в столице, более и менее древних, еще слышим в селах и в городах, где народ памятливее для любезных преданий старины! Мы знаем, что в Иоанново время толпы скоморохов (Русских трубадуров) ходили из села в село, веселя жителей своим искусством: следственно тогдашний вкус народа благоприятствовал дарованию песенников, коих любил даже и Постник Федор.

Сей Царь любил и художества: в его время были у нас искусные ювелиры (из коих знаем одного Венециянского, именем Франциска Асцентини), золотари, швеи, живописцы. Шапка, данная Федором Патриарху Иеремии, украшенная каменьями драгоценными и ликами святых, в описании Арсениева путешествия названа превосходным делом Московских художников. Сей Греческий Епископ видел на стенах Ирининой палаты изящную мусию в изображениях Спасителя, Богоматери, Ангелов, Иерархов, Мучеников, а на своде прекрасно сделанного льва, который держал в зубах змею с висящими на ней богатыми подсвечниками. Арсений с изумлением видел также множество огромных серебряных и золотых сосудов во дворце; одни имели образ зверей: единорога, львов, медведей, оленей; другие образ птиц: пеликанов, лебедей, фазанов, павлинов, и были столь необыкновенной тяжести, что 12 человек едва могли переносить их с места на место. Сии чудные сосуды делались, вероятно, в Москве, по крайней мере некоторые, и самые тяжелые, вылитые из серебра Ливонского, добычи Иоаннова оружия. Искусство золотошвеев, заимствованное нами от Греков, издревле цвело в России, где знатные и богатые люди носили всегда шитую одежду. Федор желал завести и шелковую фабрику в Москве: Марко Чинопи, вызванный им из Италии, ткал бархаты и парчи в доме, отведенном ему близ Успенского собора. - Размножение церквей умножало число иконописцев: долго писав только образа, мы начали писать и картины, именно в Федорово Царствование, когда две палаты, Большая Грановитая (памятник Иоанна III) и Золотая Грановитая (сооруженная внуком его) украсились живописью. В первой изображались Господь Саваоф, творение Ангелов и человека, вся история Ветхого и Нового Завета, мнимое разделение вселенной между тремя мнимыми братьями Августа Кесаря и действительное разделение нашего древнего отечества между сыновьями Св. Владимира (представленными в митрах, в одеждах камчатных, с оплечьями и с поясами златыми) - Ярослав Великий, Всеволод I, Мономах в Царской утвари, Георгий Долгорукий, Александр Невский, Даниил Московский, Калита, Донской и преемники его до самого Федора (который, сидя на троне в венце, в порфире с нараменником, в жемчужном ожерелье, с златою цепию на груди, держал в руках скипетр и яблоко Царское; у трона стоял правитель, Борис Годунов, в шапке мурманке, в верхней златой одежде на опашку). В палате Золотой, на своде и стенах, также представлялись Священная и Российская история, вместе с некоторыми аллегорическими лицами добродетелей и пороков, времен года и феноменов природы (весна изображалась отроковицею, лето юношею, осень мужем с сосудом в руке, зима старцем с обнаженными локтями; четыре Ангела с трубами знаменовали четыре ветра). В некоторых картинах, на свитках, слова были писаны связью, или невразумительными чертами, вместо обыкновенных букв. - Золотая палата уже не существует (на ее месте дворец Елисаветин); а на стенах Грановитой давно изглажены все картины, известные нам единственно по описанию очевидцев. - Упомянем также об искусстве литейном: в Федорово время имели мы славного мастера, Андрея Чехова, коего имя видим на древнейших пушках Кремлевских: на Дробовике (весом в 2400 пуд), Троиле и Аспиде; первая вылита в 1586, а вторая и третья, называемые пищалями, в 1590 году.

Том 10 Глава 4 СОСТОЯНИЕ РОССИИ В КОНЦЕ XVI ВЕКА (1)