 Бытовая письменность Древней Руси 
 
 Часть первая
   Из источников по бытовой письменности XI-XV
 веков наибольший интерес представляют берестяные грамоты и памятники
 эпиграфики (эпиграфика — историческая дисциплина, изучающая надписи
 на твердом материале). Культурно-историческое значение этих источников
 чрезвычайно велико. Памятники бытовой письменности позволили покончить
 с мифом о чуть ли не поголовной безграмотности
 в Древней Руси. 
   
 Впервые берестяные грамоты были обнаружены 1951 году
 во время археологических раскопок в Новгороде. Затем они были
 найдены (хотя и в несравненно меньшем количестве, чем
 в Новгороде) в Старой Руссе, Пскове, Смоленске, Твери, Торжке,
 Москве, Витебске, Мстиславле, Звенигороде Галицком (под Львовом).
 В настоящее время собрание текстов на бересте насчитывает свыше
 тысячи документов, и их число постоянно растет с каждой новой
 археологической экспедицией.  
   
 В отличие от дорогого пергамена береста была самым
 демократичным и легкодоступным материалом письма в средневековье.
 Писали на ней острым металлическим или костяным стержнем, или, как его называли
 в Древней Руси, писалом. На мягкой березовой коре буквы
 выдавливались или процарапывались. Лишь в редких случаях на бересте
 писали пером и чернилами. Старшие берестяные грамоты из числа
 обнаруженных ныне относятся к первой половине — середине XI века.
 Однако в Новгороде было найдено два костяных писала, которые датируются
 по археологическим данным временем до крещения Руси: одно —
 953-957 годами, а другое — 972-989 годами.  
   
 Как отмечает В. Л. Янин в книге
 «Я послал тебе бересту…» (3-е изд. М., 1998. С. 30, 51), «берестяные
 грамоты были привычным элементом новгородского средневекового быта.
 Новгородцы постоянно читали и писали письма, рвали
 их и выбрасывали, как мы сейчас рвем и выбрасываем
 ненужные или использованные бумаги», «переписка служила новгородцам, занятым
 не в какой-то узкой, специфической сфере человеческой деятельности.
 Она не была профессиональным признаком. Она стала повседневным
 явлением».  
   
 Социальный состав авторов и адресатов берестяных
 грамот очень широк. Среди них не только представители титулованной
 знати, духовенства и монашества, но также купцы, старосты,
 ключники, воины, ремесленники, крестьяне и другие лица. В переписке
 на бересте принимали участие женщины. В ряде случаев они выступают
 как адресаты или авторы грамот. Сохранилось пять писем, отправленных
 от женщины к женщине.  
   
 В подавляющем большинстве берестяные грамоты написаны
 по-древнерусски, и лишь небольшое число — по-церковнославянски.
 Кроме того, обнаружены две берестяные грамоты, написанные жившими
 в Новгороде иностранцами на латинском и нижненемецком языках.
 Известны также греческая и прибалтийско-финская грамоты. Последняя
 представляет собой заклинание, языческую молитву середины XIII века. Она
 на триста лет старше всех известных ныне текстов, написанных по-фински
 или по-карельски. 
   Перевод: «От
 Полчка (или Полочка)…(ты) взял (возможно, в жёны) девку у Домаслава, а с меня
 Домаслав взял 12 гривен. Пришли же 12 гривен. А если не пришлёшь, то я встану
 (подразумевается: с тобою на суд) перед князем и епископом; тогда к большому
 убытку готовься…».
 Берестяные грамоты, по преимуществу, частные письма.
 Повседневный быт и заботы средневекового человека предстают в них
 в мельчайших подробностях. Авторы посланий на бересте рассказывают
 о своих сиюминутных делах и заботах: семейных, бытовых,
 хозяйственных, торговых, денежных, судебных, нередко также о поездках, военных
 походах, экспедициях за данью и т. п. Вся эта бытовая сторона
 средневекового уклада, все эти мелочи обыденной жизни, столь очевидные для
 современников и постоянно ускользающие от исследователей, слабо
 отражены в традиционных жанрах литературы XI-XV веков.  
 
 Тексты на бересте разнообразны в жанровом
 отношении. Помимо частных писем, встречаются разного рода счета, расписки,
 записи долговых обязательств, владельческие ярлыки, завещания, купчие,
 челобитные от крестьян к феодалу и другие документы. Большой
 интерес представляют тексты учебного характера: ученические упражнения,
 азбуки, перечни цифр, списки слогов, по которым учились читать.
 В грамоте № 403 50-80-х годов XIV века находится маленький
 словарик, в котором для русских слов указаны их прибалтийско-финские
 переводы. Значительно реже встречаются берестяные грамоты церковного
 и литературного содержания: отрывки литургических текстов, молитвы
 и поучения, например, две цитаты из «Слова о премудрости»
 знаменитого писателя и проповедника Кирилла Туровского, умершего
 до 1182 года, в берестяном списке первого 20-летия XIII века
 из Торжка. Сохранились также заговоры, загадка, школьная шутка.  
 
   Из всех восточнославянских письменных источников XI-XV
 веков берестяные грамоты наиболее полно и разнообразно отразили
 особенности живой разговорной речи. Исследование текстов на бересте
 позволило А. А. Зализняку в монографии «Древненовгородский
 диалект» (М., 1995) восстановить его многие особенности. Рассмотрим наиболее
 важные из них.    В
 древненовгородском диалекте отсутствовал общеславянский результат второй
 палатализации: переход заднеязычных [к], [г], [х] в мягкие свистящие
 согласные [ц?], [з?], [с?] в положении перед гласными переднего ряда [e]
 (  ) или
 [и] дифтонгического происхождения. Все славянские языки пережили вторую
 палатализацию, и только древненовгородский диалект ее не знал.
 Так, в грамоте № 247 (XI век, вероятно, вторая четверть)
 опровергается ложное обвинение в краже со взломом: «А замъке к  ле,
 а двьри к   л   …», то есть ‘А замок цел, и двери целы…?. Корень к   л- ‘целый?
 представлен в обоих случаях без эффекта второй палатализации.
 В берестяной грамоте XIV в. № 130 встречается слово х  рь
 в значении ‘серое (некрашеное) сукно, сермяга? (корень  х  р-‘серый?). В Им. пад. ед. ч. муж. р. твердого о-склонения
 окончанием было -е. Это окончание встречается у существительных брате
 ‘брат?, прилагательных меретве ‘мертв?, местоимений саме ‘сам?, причастий
 погублене ‘погублен?, в именной части перфекта — забыле ‘забыл?.
 «Дешеве ти хлебе», то есть ‘дёшев (здесь) хлеб?, — писал
 в первой четверти XII века новгородец Гюргий (Георгий), советуя отцу
 и матери продать хозяйство и переселиться в Смоленск или Киев,
 так как в Новгороде, очевидно, был голод. Флексия -е отличает
 древненовгородский диалект от всех славянских языков и говоров.
 Во всем остальном славянском мире ей соответствует в древнюю
 эпоху окончание -ъ (например, братъ, самъ), а после падения
 редуцированных ъ и ь — нулевая флексия (брат, сам). Напомним,
 что буквами ъ «ер» и ь «ерь» в древности обозначались
 особые сверхкраткие звуки, несколько похожие в своем произношении
 соответственно на [ы] и [и], которые окончательно исчезли
 из русского языка в начале XIII века.  В Род. пад ед. ч. у существительных а-склонения
 в древненовгородском диалекте с самого начала письменности
 господствовало окончание -    (у жен  ), в то время как
 в стандартном древнерусском языке здесь было окончание -ы (у жены).
 Для настоящего времени глагола было характерно явное преобладание
 в 3 л. ед. ч. и 3 л. мн. ч. форм без -ть: живе, молоти,
 бью, приходя и т. д. В стандартном древнерусском языке было
 соответственно: живеть, молотить, бьють, приходять. Бытовые грамоты чрезвычайно близки диалектной речи. Однако
 их нельзя рассматривать как точную передачу разговорного языка.
 В бытовой письменности существовал свой сложившийся обычай языкового
 употребления, который усваивали во время обучения грамоте.
 Н. А. Мещерский установил, что в частной переписке
 на бересте были особые адресные и этикетные эпистолярные формулы.
 Часть таких формул имеет книжное происхождение, хотя в подавляющем
 большинстве берестяные грамоты не являются литературными произведениями
 и памятниками книжного языка. Так, в начале грамоты часто
 используется традиционная формула покланяние или поклон от такого-то
 к такому-ту, а в конце послания встречаются устойчивые обороты
 добр  
 сътворя ‘будь добр, пожалуйста? или ц  лую тя в значении
 ‘приветствую тебя?. Берестяные грамоты дают богатый материал для изучения
 некнижных, бытовых графических систем. В Древней Руси элементарный курс
 грамотности ограничивался одним обучением читать. Но закончив его,
 ученики, хотя и непрофессионально, могли писать, перенося навыки чтения
 на письмо. Искусству писать и правилам правописания учили
 специально, главным образом будущих книгописцев. В отличие
 от книжных текстов, созданных писцами-профессионалами, берестяные
 грамоты созданы людьми, в своем большинстве специально
 не учившимися писать. Не проходя через фильтр книжных
 орфографических правил, берестяные грамоты отразили многие местные
 особенности живой речи XI-XV веков.  
   
 В памятниках книжного письма, напротив, тщательно
 устранялись черты диалектной речи. В книжный текст проникали лишь
 те местные языковые особенности, от которых было трудно
 избавиться — например, цоканье. Берестяные грамоты показывают, сколь
 большое значение имел фильтр книжного правописания, насколько радикально
 средневековые книгописцы отказывались от областных особенностей живой
 речи в своей профессиональной деятельности.  
  Часть вторая 
 Как установил Зализняк, основные отличия бытовых
 графических систем от книжного письма сводятся к следующим
 моментам:  
 1) замена буквы ь на е (или наоборот): коне
 вместо конь, сьло вместо село; 
  
 2) замена буквы ъ на о (или наоборот): поклоно вместо поклонъ,
 четъ вместо чьто; 
 3) замена буквы   на е или ь (или наоборот). Последовательная замена
 е и ь на h (весьма редкий графический прием) представлена
 в надписи 20-50-х годов XII века, процарапанной на деревянной
 дощечке (цере): «А язъ тиун   дан   ж   уял  » ‘А я, тиун, дань-то взял?
 (тиун ‘дворецкий, домовый управитель при князьях, боярах и епископах;
 должностное лицо по управлению города или местности?).
  
 4) скандирование, или скандирующий принцип записи, состоит в том, что
 на письме за любой согласной буквой должна следовать гласная буква.
 Если на фонетическом уровне гласной нет, то пишутся «немые»
 ъ или ь, о или е — в зависимости от твердости или
 мягкости предшествующей согласной, например: доругая соторона вместо другая
 сторона. В качестве «немых» гласных после согласных могли использоваться
 также ы или и: овиса вместо овьса, своимы вместо своимъ.  Как видим, текст, написанный
 с использованием бытовых графических правил, существенным образом
 отличается от книжного письма. Так, в грамоте 40-50-х годов XII
 века встречается написание ко монь, которому в книжной орфографии
 соответствует форма къ мън  . Тем не менее бытовые графические
 системы иногда проникали в книжное письмо. Их употребление известно
 в ряде древненовгородских и древнепсковских рукописей. 
    
 Языку берестяных грамот близки надписи-граффити,
 прочерченные острым предметом (часто тем же писалом) по твердой
 поверхности. Особенно многочисленны и интересны в лингвистическом
 отношении тексты на штукатурке древних зданий, главным образом церквей.
 В настоящее время граффити обнаружены на стенах архитектурных
 памятников многих древнерусских городов: Киева, Новгорода, Пскова, Старой
 Ладоги, Владимира, Смоленска, Полоцка, Старой Рязани, Галича Южного
 и др. Большое количество надписей, сделанных не только
 представителями княжеско-боярских и церковных кругов,
 но и дружинниками, ремесленниками, простыми богомольцами,
 свидетельствует о широком распространение грамотности на Руси уже
 в XI-XII веках. Древнерусским граффити посвящены важные исследования
 историков и лингвистов (см., например: Высоцкий С. А.  
 Киевские граффити XI-XVII
 веков. Киев, 1985; Медынцева А. А. Грамотность в Древней Руси:
 По памятникам эпиграфики X — первой половины XIII века. М., 2000;
 Рождественская Т. В. Древнерусские надписи на стенах храмов: Новые
 источники XI-XV веков. СПб., 1992).  
 Рождественская выделяет следующие типы надписей:
 надписи-«моления» с формулой «Господи, помози (помяни, спаси
 и т. д.)», поминальные надписи с сообщением о смерти
 (такова запись в Софии Киевской о смерти великого князя Ярослава
 Мудрого в 1054 году), надписи-автографы (например, XII и XIII
 века в Георгиевском соборе Юрьева монастыря в Новгороде:
 «а се Созоне ?лъ лютыи…» — ‘А вот Созон лютый писал?, «Иване
 ?лъ л  вою
 рукою»), богослужебные надписи (библейские и литургические цитаты,
 покаянные стихи и др.), «летописные», или «событийные», надписи, надписи
 делового содержания, надписи «литературного» характера (так, процитированные
 на стене Софии Киевской во второй половине — конце
 XI века изречения из переводного памятника «Разумы сложения Варнавы
 Неподобного», известного по рукописям только с рубежа XIV-XV веков,
 датируют появление этого произведения на Руси временем не позднее
 второй половины XI столетия), фольклорные надписи (пословицы, поговорки,
 загадки и т. п.), «бытовые» надписи (например, XIV-XV веков
 в церкви Федора Стратилата в Новгороде: «о попове свщници
 укланяитеся от пьяньства…» — ‘о попы-священники, уклоняйтесь
 от пьянства!?, «И(о)сав(е) со мною шле ис торгу збиле мене
 я (з)апслъ» — ‘Иосаф шел со мною с торговой площади, сбил
 меня (с ног), я и записал?).   Некоторые
 надписи тщательно зачеркнуты. Одну из них, конца XII — начала XIII
 века, из Софийского собора в Новгороде удалось разобрать.
 По мнению Медынцевой, это детская песенка-считалка, однако
 Рождественская связывает надпись с языческим погребальным обрядом: «(ако
 с  )дите
 пиро(ге въ) печи гридьба въ корабли… пелепелъка пар(и в)ъ
 дуброве пост(ави) кашу по(ст)ави пироге ту [туда. — В. К.] иди».
 Как отмечает Рождественская, в основе этого ритмизованного текста лежит
 смысловой параллелизм, находящий поддержку в синтаксических конструкциях
 и грамматических формах: пирог (ед. ч.) — в печи, гридьба
 ‘дружина? (ед. ч.) — в корабле, перепелка (ед. ч.) —
 в дуброве. Какой-то современник надписи тщательно зачеркнул
 ее и обругал автора, приписав ниже: «усохните ти руки». 
    
 Иногда на стенах храмов появлялись граффити,
 представляющие собой юридические документы. На стене киевской Софии,
 главного храма Киевской Руси, была сделана надпись о покупке вдовой
 князя Всеволода Ольговича земли, ранее принадлежавшей Бояну, за огромную
 сумму — 700 гривен соболей. Надпись составлена согласно формуляру
 купчих грамот с упоминанием свидетелей-«послухов»: «…а передъ тими
 послухы купи землю княгыни бояню вьсю…». Обнаруживший надпись Высоцкий
 датировал ее второй половиной XII века и предположил, что проданная
 земля некогда имела какое-то отношение к прославленному поэту-певцу
 «вещему» Бояну, жившему в XI столетии и воспетому
 в «Слове о полку Игореве». По менее вероятному предположению
 Б. А. Рыбакова, надпись относится к концу XI века
 и могла быть сделана вскоре после смерти Бояна. Впрочем, Рыбаков
 подчеркивал, что «текст граффито сам по себе не дает нам права
 отождествлять Бояна-песнотворца с Бояном-землевладельцем».   
  Глаголическое письмо, изобретенное первоучителем славян
 святым Кириллом, не получила широкого распространения в Древней
 Руси и ее использовали лишь искусные книжники. До нашего
 времени не дошло ни одной восточнославянской глаголической книги.
 Лишь в восьми сохранившихся кириллических рукописях XI-XIII веков
 встречаются отдельные глаголические слова и буквы. Между тем известны
 глаголические и смешенные глаголически-кириллические надписи XI-XII
 веков на стенах Софийских соборов в Новгороде и Киеве. Одну
 из них процарапал «лютый Созон» в первой половине XII века,
 закончив приведенный выше кириллический текст глаголическими буквами.  
   
 По мнению Рождественской, так как большинство находок
 древнерусских надписей с глаголическими буквами и кириллических
 рукописей с глаголическими «вкраплениями» относится к Новгороду
 и Северной Руси (в Новгороде, например, сохранилось
 10 граффити XI века, а в Киеве 3), это заставляет
 предположить о существовании более тесных и самостоятельных связей
 Новгорода по сравнению с Киевом с глаголической традицией
 и глаголическими центрами в Западной Болгарии, Македонии
 и Моравии.  
   
 По наблюдениям Рождественской, важным отличием памятников
 эпиграфики от книжных текстов является более свободное отношение
 к книжной норме. Причем степень реализации книжной нормы во многом
 зависит от типа надписи. Если в богослужебных надписях
 церковнославянский язык более русифицирован по сравнению
 с аналогичными книжными текстами, то в надписях светского
 содержания отразился язык повествовательных и деловых жанров
 древнерусской письменности. Живая разговорная речь слышна в небольшой
 рифмованной насмешке XI-XII веков, возможно, над задремавшим певчим или
 богомольцем в Софии Новгородской: «Якиме стоя усъне а ръта
 и о камень не ростепе» ‘Яким, стоя, уснет, а рта
 и о камень не расшибет (то есть не раскроет)?. 
   
 В надписях-граффити всех типов отсутствует жёсткое
 противопоставление церковнославянского и древнерусского языков. Вместе
 с тем новгородские надписи более последовательно, чем берестяные
 грамоты, отражают книжную орфографическую норму. Что касается диалектных
 особенностей, то и в этом отношении граффити, как
 и эпиграфика в целом, более сдержанны, чем берестяные грамоты, что
 объясняется меньшим объёмом текста и устойчивостью письменных формул.
 Таким образом, книжная языковая норма в эпиграфике более вариативна, чем
 в книжных текстах, и менее вариативна, чем в берестяных
 грамотах.     |