Эти нравоучительные сентенции не только замыкают статьи Хронографа - они сопровождают собою все изложение. Автор как бы руководит читателем, постоянно обращая его внимание на моральную сторону событий, на их "сокровенный", "вечный", вневременный смысл. Рок, судьба, всесилие бога и бессилие человека - вот темы авторских ремарок. Человека, "обладаемого" божьими "крепкыми руками", никто не может убить раньше "уреченнаго времене"³⁴. Автор иронизирует над усилиями людей достичь недосягаемого.

Тема "казней божиих" активно звучала и в русских летописях XI- XIV вв., но имела иной характер. Слово "О казнях божиих", помещенное в Повести временных лет под 1068 г., говорило о наказании всех людей, о наказании, общем для всего народа или государства. Эти страшные кары в виде нашествия врагов, голода, стихийных бедствий посылались богом лишь за многие грехи и сравнительно редко. Изложение исторических событий не предусматривало в русской летописи немедленного вмешательства бога. Исключения были очень редки и главным образом во вставных произведениях (наказание Святополка в Житии Бориса и Глеба, наказание Владимирки в Повести Петра Бориславича и др.). Между тем в Хронографе наказание за грехи постоянно наступало немедленно, оно было личным, возмездие с неизбежностью следовало за проступком, и на этом строилось в основном всё историческое повествование. В русских летописях наказание народа за грехи - наказание, вызывающее сочувствие читателя; в Хронографе наказание исторического лица - возмездие, приносящее нравственное удовлетворение читателю. Эти наказания всегда эффектны: мучителя Диоклитиана постигла страшная кара - его язык сгнил, тело его "кипело" червями, он "изрыгнул" злую свою душу, "рыкнув яко лев"³⁵.

Сами по себе исторические события занимают в Хронографе подчиненное положение. Не события, а личности властителей привлекают к себе внимание автора: "Царство Кунтилово", "Царство 36 Аврилианово", "Царство 37 Такитово", "Царство Провово и Флориане", "Царство 39 Кара и Карина, сына его и Нумириана"³⁶; таковы обычные заголовки статей Хронографа. В русских же летописях основную тему изложения составляет не личная человеческая судьба, а история народа и государства ( в средневековом их понимании).

Хронографические статьи открываются обычно характеристикой властителя. Дальнейшее изложение строится как вывод из этой характеристики, как ее иллюстрация или неизбежное следствие его личного поведения. Вот, например, рассказ о царствовании императора Трояна. Троян царствовал в Риме девять лет; он был "мужь воиничен и победоносен, терпелив и храбр, в судех праведен и неуклонен, мерило правде". Затем идет изложение подвигов Трояна и нравоучительный рассказ о том, как Троян дал своему епарху меч со словами: "...если беззаконно царством владею, то ударь меня мечем этим и не пощади моей жизни; если же законно и хорошо правлю суд, то имей этот меч, чтобы мстить за меня врагам". Заканчивался рассказ о Трояне нравоучительной сентенцией на тему о беспощадности смерти: "...но и сей убо изчезе от житиа, во многых пожив победах"³⁷. Перед нами, следовательно, личная биография императора, иногда сведенная только к характеристике его деятельности³⁸.

Естественно, что Хронограф в этих биографиях не стремился к полноте и исторической точности. В отличие от русской летописи, хронографические статьи полны баснословного и анекдотического материала, чудес, видений, вещих снов и т. д. Поскольку личность властителя является основной причиной исторических событий, его характер рисуется обычно в Хронографе с необычайною силой экспрессии. Император - либо злодей, действующий по наущению дьявола, либо герой добродетели. "Поставиша Фоку царем, о горе! -пса беснаго, мужа разбойника, люта и гневълива и убиством дышуща"³⁹, - говорится о Фоке Мучителе. В прямо противоположных чертах дана характеристика Цимисхия: "Другый бяше рай божий, четыре рекы источаа: правду, мудрость, мужество, целомудрие"⁴⁰.

Христианские добродетели или пороки направляют людей в их деятельности. Злоба, ярость, гнев, зависть, гордость двигают поступками злых. Благочестие и нищелюбие, вера и смирение двигают силой добрых. Властители мечутся, обуреваемые страстями, или совершают подвиги благочестия, подвигнутые на то ревностью к добру. Отсюда необычайная экспрессивность характеристик, отсюда гиперболы, стремление к грандиозности изображения, проникающее и подавляющее изложение.

Под влиянием страстей властители совершают чудовищные злодеяния, преодолевают необычайные препятствия. Внешние проявления чувств всегда преувеличены. Люди проливают "тучи слез", плачут по восьми месяцев: "...и рукама терзаше власы, и браду, и главою ударяа, и слезами моча землю"⁴¹. Гнев, зависть служат иногда причиною смерти человека⁴². Одержимые страстями люди бессильны совладать с ними. Страсти персонифицируются, предстают в образе диких зверей⁴³. Образы звериного мира, примененные к объяснению человеческой психологии, не случайны в Хронографе.

Те же части Русского Хронографа, которые восходят по своему происхождению к Хронике Манассии, обильно насыщены материалом "физиологических" сказаний. Свойства человеческого характера, представленные в звериных образах (ярость - лев, хитрость - лисица), и самые люди, сближаемые со зверями, получили назидательное истолкование с помощью рассказов "Физиолога". Иногда сравнения со зверями даны в обычной манере афоризмов⁴⁵, иногда же сравнения даются в виде развернутых картин. Так, например, император Никифор Ватаниот, женившийся в старости, пространно сравнивается с златоперой "кикнос", которая, прежде чем сойти в старости в гроб и "скрытися", начинает веселиться⁴⁶.

Обильные сравнения, приводимые в Хронографе из мира животных, имеют в виду главным образом людские поступки, действия. Они придают изложению необычайную динамичность, усиливают его экспрессивность. "Изскочи убо Роман, яко зверь ис тенеть и яко орел из сети"⁴⁷. "Огненный дерзостью" Фома наскочил на своего противника "с великим стремлением, яко вепрь из луга и дубравы многодревны, или щенець питаем в горах лвица лютыа и кровоядныа"⁴⁸.

Все движется и живет в повествовании Хронографа. События описываются в нем в резких красках, сравнения из области звериного мира экспрессивны, при этом изложение обильно насыщено психологическими характеристиками. Даже предметы мертвой природы, даже отвлеченные явления оказываются злыми, добрыми, награждаются людскими пороками и добродетелями. Если царь зол, то и рать его "злоратная"⁴⁹, стража его - "злостража"⁵⁰, сильный ветер "свереподыханен"⁵¹ и т. д. Многочисленные эпитеты, всегда оценочные, назойливо сопровождают изложение. Земля не выносит злодейств императора Фоки Мучителя и испускает "безгласные вопли" на "тигропардоса беснаго"⁵². При ослеплении императора Константина "стихиа бо сами о беде плакаху"⁵³. Как одушевленные существа ведут себя и города - Рим⁵⁴, Константинополь, Антиохия⁵⁵, Иерусалим⁵⁶.

Мир всепожирающих зверей, мчащиеся облака, тучи, ветры, бушующее море и отзывающиеся его прибою берега, молнии, звезды, луна, солнце - всё полно одушевленного движения, втянуто в ход истории. Всё смятено, всё ужасно, всё полно тайны и сокровенного смысла.

При этом ничто не стоит. Хронограф описывает только действия, поступки. Внутренний мир людей раскрывается через их действия. Храбро-душие было заключено в сердце Фоки, как головня в пепле, когда же пришло время действию и когда колесо "злотекущего естества" поставило Фоку на колесницу царства, тогда Фока, раскололся, как молния, и обтек все варварские племена, как огонь, который, попав "во юдоль многодревну", гонимый ветром, проходит повсюду, пожирает сад и попаляет холмы.

Эти настойчиво повторяющиеся сравнения и сближения с явлениями природы и самые отклики природы на события человеческой жизни усиливают драматичность повествования, его психологизм. Эта драматичность повествования, своеобразный панпсихологизм, обилие психологических характеристик - всё это находится в неразрывной связи с общей эмоциональной приподнятостью изложения. Художественный метод изображения человека проникает весь стиль изложения. Хронограф постоянно пишет о чувствах героев и обращается к чувствам читателей. Слезы, рыдания, плач - обычны в изложении исторических событий. Особую эмоциональность придают изложению авторские восклицания, вносящие в него субъективизм: "О горе!"⁵⁷; "О всевидящее солнце!"⁵⁸; "О зависти, зверо лютый!"⁵⁹; "О солнце и земле!"⁶⁰; "Оле, божиих судеб"⁶¹; "Оле, оле, доброненавистная душа! Увы, увы, разуме зверовидный"⁶².

Иногда эти восклицания переходят в длиннейшие тирады как бы не сумевшего сдержать своих чувств автора. Эти тирады посвящены обычно какой-либо одной нравоучительной мысли: всемогуществу жестокой смерти, бренности всего земного, могуществу золота и т. д. "О злато, гонителю и мучителю прегордый, градовом разорителю! О злато, умягьчаеши жестокаго, а мягъкаго ожесточаеши, язык отврьзаеши безгласному, а глаголиваму затыкаеши уста, блещанием своим в желание улавляеши сердца, яко и камение мягко твориши! Хто от пресильныа твоеа крепости можеть избежати?"⁶³ Или: "О зависти, зверю лютый, разбойниче, гонителю, скорпие (скорпион) многожалная, тигру человекоснедный, былка смертная!" Разразившись этой тирадой, автор оправдывается в своей несдержанности: "...горесть бо душевная глаголати принужаеть"⁶⁴. Такие отступления придают всему повествованию Хронографа исключительную эмоциональность.

Автор как бы не может удержать своих чувств, он одержим необходимостью высказаться. Чувства, а не рассудок владеют его пером, он подавлен грандиозностью событий, героизмом благочестивых, подлостью злых. Речь его превращается в сплошной поток: образы, сравнения, эпитеты заполняют текст. Автор не находит точных, необходимых слов для выражения своих мыслей: он нагромождает синонимы, уснащает речь сравнениями, обильно пользуется неологизмами и т. д., и т. п. Отсюда неопределенность выражений, как бы не отлившихся еще в законченную форму. Отсюда поиски слов и неотвязно повторяющаяся мысль о бессилии человеческого языка выразить переживаемые чувства: хронист отказывается описать "храбръствиа красная добрых царей" и "мужь храбрых" - "их же не мочно языком житиа преплути"⁶⁵.

Автор постоянно подбирает слова и стремится дать как можно больше синонимов: "зловозвестница и чародейница и зловолшебъная пророчица"⁶⁶, "разжизаньми бо и разгоренми плотьскыми цветяще"⁶⁷, "благообразень и доброзрачен"⁶⁸, "долголетен и стар"⁶⁹, "тяжкошумящий и съверепогласящий"⁷⁰ и т. д. Очень часто употребляются полусинонимические сочетания. Так, например, о Василии царе рассказывается, что он отвращался еды и отринул "гладкое", "покоищное" и "слабое" житие, возлюбил же "жестокое" и "бридкое" дело, возлюбил оружие, щиты, шлемы и стрелы "больше услаждающих капель меда и вина"⁷¹.

Из языка Хронографа изгнаны столь обычные в русской летописи просторечные выражения, дипломатические, юридические, ратные термины, даже просто прямые обозначения бытовых явлений. Они заменены перифразами; речь приподнята, торжественна, она сближена с языком проповеди, житий, богослужения. Постоянные и обильные перифразы насыщают речь такими словами, как "сиречь", "рекше", "сице": "доброводный Истр сиречь Дунав"⁷², "на свет произвести... клас, рекше сына родити"⁷³.

Нагромождение синонимов, перифраз составляет необходимую черту крайне эмоциональных характеристик действующих лиц. Так, например, император Роман был "жесток, гневлив, горд, яролюбив, самомудр..."⁷⁴ Эпитеты почти отсутствуют в русских летописях. В Хронографе, напротив, эпитет составляет существенный элемент стиля, при этом, как вообще в средневековой литературе, эпитет всегда выделяет основные, наиболее постоянные качества объекта: "мясоедный лев"⁷⁵, "толъстотрапезная гостьба" (т. е. угощение)⁷⁶ - и иногда заключает элементы тавтологии: "тяжкогневная ярость"⁷⁷, "многовоздыханная стенаниа"⁷⁸ и т. д., и т. п.

Составленный мозаично, из различных источников, Русский Хронограф представлял собою в целом произведение единое и стилистически, и идейно. Это единство Хронографа было тесно связано с новым отношением к человеку, к исторической личности, к внутренней жизни человека. Составителя Хронографа интересовала по преимуществу человеческая психология, его изложение было пронизано субъективизмом, он заботился о риторической приподнятости стиля.

Хронографический стиль в изображении людей оказал значительное влияние на летопись и на историческое повествование времени "Смуты"⁷⁹ . Этот стиль постепенно развивался, и в Хронографе третьей редакции дал, как мы уже отмечали в первой главе, наиболее яркое проявление того, что мы назвали "открытием характера".