Поэтика подражаний

Вопрос об отношении "Задонщины" к "Слову о полку Игореве" имеет целый ряд аспектов, каждый из которых в той или иной мере может определить первичный характер "Слова" и вторичный "3адонщины".

Отношения обоих памятников друг к другу могут изучаться с различных точек зрения: историко-литературной, историко-культурной, лингвистической (отдельно — лексика, морфология, синтаксис), текстологической. Но есть один аспект этого изучения, который до сих пор не учитывался, — аспект поэтики.

В данной статье меня интересует отношение "Задонщины" к "Слову о полку Игореве" только с точки зрения поэтики подражаний.

Необходимо условиться, что я в дальнейшем подразумеваю под термином "подражание". Сам по себе этот термин весьма многозначен, объединяет явления разнородные, иногда даже прямо противоположные по своему отношению к произведению, послужившему оригиналом для подражания.¹

Под подражанием в данной статье, поскольку речь в ней будет идти о древнерусских памятниках определенного типа, я имею в виду такое литературное произведение, которое воспроизводит частично или на протяжении всего своего текста форму, стиль, манеру, способы построения образов, а отчасти и самые эти образы, применяя их к н о в о м у содержанию, к н о в о м у сюжету, к н о в о й теме. Последнее очень важно. Дело в том, что условно можно назвать подражанием и применение старой формы оригинала к близкому содержанию, к однородной теме и сюжету. Так, например, восточные подражатели Гафиза брали не только форму стихов Гафиза, но и их общее содержание, лишь несколько его варьируя. Такие стихи воспринимались как произведение Гафиза же — они как бы продолжали его творчество. Поэтика этих стихов не отличается, по существу, от поэтики произведений Гафиза, и в этом состоит одна из самых больших трудностей, связанных с атрибуцией его стихов. То же самое относится и к "Хайямиаде" — циклам рубаи, написанным неизвестными авторами на темы Омара Хайяма и одновременно подражающим рубаи Хайяма по форме. Трудность определения авторства этих стихов та же: они как бы продолжают творчество Хайяма одновременно и по содержанию и по форме. ²

Под подражаниями в данной статье я, разумеется, не имею в виду и все типы пародии, литературной иронии, литературного гротеска, бурлеска и т.п.³ Не подходят под интересующий меня тип подражаний и известные пушкинские подражания. Пушкин "строил, — пишет В. В. Виноградов, — новые литературные формы на фундаменте самых разнообразных стилей русской и мировой литературы".⁴ "Стили Тредьяковского, Ломоносова, Сумарокова, В. Петрова, Державина, Хвостова; стили Жуковского, Батюшкова, Баратынского, Вяземского, Козлова, Языкова, В. Кюхельбекера, Ден. Давыдова, Дельвига, Гнедича; стили Байрона, Шенье, Горация, Овидия, Вордсворта, Шекспира, Мюссе, Беранже, Данте, Петрарки, Хафиза и других писателей мировой литературы служили ему материалом для оригинального (курсив мой. — Д. Л.) творчества".⁵ "Другими словами: в пушкинских "пародиях" тот или иной литературный стиль не только отражается и воссоздается со всеми его структурными особенностями, но и получает яркий отпечаток художественного стиля самого Пушкина, его творческой индивидуальности с присущими ей формами миропонимания и мироощущения".⁶ Следовательно, подражания Пушкина лишь условно могут быть отнесены к подражаниям. Кроме того, в них есть и элемент пародии (впрочем, спор идет о том, следует ли и "Подражание Данту" относить к пародиям), а по содержанию своему они представляют собой в а р и а ц и и на темы и сюжеты тех или иных писателей.⁷ Подражания Пушкина в предельно короткой форме стремятся отразить типические черты содержания и формы оригиналов, но при этом сильно перерабатывают их творчески. По существу оригинал является для пушкинских подражаний лишь исходным моментом для вполне самостоятельного творчества.

Таким образом, подражания Пушкина представляют собой совсем иной тип подражаний, который не имеет отношения к рассматриваемым произведениям — "Слову о полку Игореве" и "Задонщине". В этом мы убедимся в дальнейшем.

Никто и никогда не сомневался в том, что "Задонщина" и "Слово о полку Игореве" настолько близки, что они не могли быть созданы друг без друга. Одно из произведений, хотя бы частично, несомненно подражало другому: слишком близки отдельные образы, выражения, стилистические обороты. И важно, что совпадают не только образы, выражения и обороты, но в ряде случаев и их последовательность. Однако все обсуждавшие до сих пор отношение "Слова о полку Игореве" и "Задонщины" не обращали внимания на то, что подражание всегда выделяется и отличается от своего оригинала, которому оно следует, рядом общих формальных и структурных черт. Поэтика подражаний мало привлекает к себе внимание исследователей.

Чтобы показать возможности этой темы, несколько забегая вперед, объясню некоторые особенности художественной структуры подражаний, вытекающие из самой их сущности.

Подражание (того типа, о котором я писал выше) применяет с т а р у ю форму оригинала к н о в о м у содержанию. При приспособлении старой формы к новому содержанию происходят однородные для всех подражаний явления деформации и упрощения формы, так как в подражании форма не является результатом решения творческих задач, не определяется целиком содержанием, а накладывается на содержание как внешняя оболочка, применяется извне, наперед задана.

В самом деле, поскольку старая форма как бы накладывается на новое содержание, связь формы и содержания в подражании не органична.

Часто стилистические обороты оригинала механически соединяются в подражании с элементами более привычного его автору стиля. Поэтому подражательное произведение стилистически более или менее неоднородно. Автор подражания использует обычно не все, а только отдельные привлекшие его внимание и запомнившиеся ему элементы формы, значение которых в художественной системе оригинала он не всегда точно понимает и может даже искажать. Отдельные элементы формы, которые не находят себе применения в новом содержании, не переходят в подражание. Сложные образы, особенно тесно связанные с содержанием оригинала, упрощаются, теряют глубину и художественную многозначность.

При переносе элементов формы оригинала в подражание они могут оказаться недостаточно разъединены с содержанием, и отдельные несоответствия новому содержанию могут поэтому проникнуть в подражание. Если между подражанием и оригиналом имеется существенный разрыв во времени и форма оригинала уже "устарела" к моменту создания подражания, то в подражание могут проникнуть из оригинала устарелые формы языка, устарелая лексика, различные другие несоответствия художественной и исторической современности.

Подражание, с одной стороны, облегчается, когда в оригинале есть шаблон, штамп, некоторое "окостенение формы"; с другой стороны, подражание само способствует возникновению штампа, превращает в некий шаблон заимствованную форму.

Создавая свое произведение, подражатель часто пользуется готовым набором стилистических приемов, крупными "стилистическими блоками" сохраняет последовательность в расположении стилистических элементов оригинала. При этом часто самое сочетание этих элементов, уместное в оригинале, неуместно в подражании.

Все эти особенности поэтики подражаний, по-разному проявляющиеся в различные эпохи на различных стадиях историко-литературного процесса, помогают выявить подражание, отличить его от оригинала. А. А. Бестужев писал о подражателях: "...как бы сочинитель ни вытерт был подражанием, как бы ни хотел он скрываться умышленно, настоящий цвет его кожи пробьет где-нибудь сквозь заемные белила: где-нибудь он промолвится наречием души. Ловите же его в такие проблески искренности, и с ним вместе вы поймаете целый невод его современников с ракушками и растениями его родины, его поры. Может быть, он вам наговорит с три короба чепухи о том, что было до него и при нем: умейте же из его слов извлечь признание, исповедь, завет того века, того народа".⁸

Возвращаясь к вопросу о взаимоотношении "Задонщины" и "Слова о полку Игореве", мы должны отметить прежде всего следующее. При всех отдельных элементах сходства и даже родства обоих произведений мы заметим существенные различия в употреблении этих элементов. При этом признаки подражательности обильны в "Задонщине" и отсутствуют в "Слове о полку Игореве". Как мы увидим в дальнейшем, они встречаются и в других произведениях, относящихся ко времени создания "Задонщины" и также имеющих элементы подражания; поэтому признаки эти не только типичны для подражаний как таковых, но типичны и для своей эпохи.

Обращу внимание на наиболее существенные признаки подражательности "Задонщины". Заранее сделаю оговорку: я буду говорить только о тех чертах подражательности, которые свойственны всем спискам "Задонщины". Как известно, списки "Задонщины" сильно испорчены, изменены писцами, а некоторые представляют собой только отрывки этого произведения.

Стилистическая неоднородность "Задонщины"

В отличие от "Слова о полку Игореве" "Задонщина" стилистически неоднородна. Три стилистических слоя легко могут быть обнаружены во всех ее списках: 1) стилистический слой, близкий к "Слову о полку Игореве" и буквально повторяющий его отдельные элементы; 2) стилистический слой "делопроизводственного" характера, совершенно чуждый "Слову"; 3) слой (он невелик) фольклорный, связанный с позднемосковским фольклором.⁹ Два первых слоя очень характерны для всех списков "Задонщины" и находятся между собой в резком диссонансе. Третий слой близок к первому, и поэтому я ему буду уделять меньшее внимание.

Приведу примеры стилистического диссонанса "Задонщины".

Вступление к "Задонщине" начинается с деловой, летописной информации: "Князь великий Дмитрей Иванович с своим братом с княземъ Владимеромъ Андрѣевичем и своими воеводами были на пиру у Микулы Васильевича" (список У).¹⁰ К этому же стилю принадлежит хронологическая справка: "От Калагъския рати до Мамаева побоища лѣт 160" (И-1).

Эта деловая конкретизация вторгается и в поэтический стиль, связанный со "Словом": "О соловей лѣтьняа птица, что бы ты, соловей, выщекотал великому князю Дмитрию Ивановичю из земли той всеи и дву братов Олгердовичев, Ондреи да брат его Дмитрей Олгердовичев, да Дмитрей Волынскыи. Тѣ бо суть сынове храбрии, кречати в ратномъ времени, ведоми полководцы (так!), под трубами и под шеломы возлелияны в литовъскои земли" (И-1, ср. К-Б, У, С).

Хронологические и церковно-обрядовые уточнения вторгаются в описание выезда в поход Дмитрия Донского: "Солнце ему на встоцѣ семтября 8 в среду на рожество пресвятыя богородица ясно свѣтить, путь ему повѣдаеть, Борисъ Глѣбъ молитву творять за сродники свои" (К-Б). Ср. в "Слове о полку Игореве" описание выезда князя Игоря Святославича, где такого уточнения нет: "Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди".

Ср. вторжение "деловых", летописных хронологических уточнений и в других случаях: "Туто щурове рано въспѣли жалостные пѣсни у Коломны на забралах на воскресение на Акима и Аннинъ день" (И-1, ср. И-2, С).

Летописная конкретизация вторгается в самые неподходящие места текста, в речи действующих лиц, например: "Брате милый, сами есмо собе два браты, сынове есмо велико[го] князя Ивана Данилевалча Каметы, а внучата есмо великого князя Даниля Александровича. А воеводы в нас воставлены крепкия 70 бояринов, а княз бeлоузерстии Федор Семенович, два брата Олгиродовичи, княз Андреи Бранскый, а княз Дмитрей Волынский, а Тимофей Волоевич, Андреи Серкизовичъ, а Михайла Иванович. У боя нас людей 300 тисещъ кованыя раты..." (С, ср. У и др.).

Иногда смешение двух стилей — высокого поэтического и делопроизводственно-прозаического — производит в "Задонщине" прямо-таки комическое впечатление. Так, делопроизводственность проникает даже в плач московских жен. Если в "Слове" жены русских воинов упомянуты в общей массе, как поэтический образ, который должен характеризовать тяжесть утрат ("Жены руския въсплакашась, аркучи: "Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати ""), то привыкший к деловой точности и чинопочитанию московской бюрократии XIV—XVI вв. автор "Задонщины" уточняет, кто именно из жен плакал и о ком; это почти официальная реляция о плаче жен — жен официальной московской бюрократии: "Въспѣли бяше птицы жалостные пѣсни, вси въсплакалис[я] к неи болярыни избьенныхъ, воеводины жены: Микулина жена Василевич[a], да Марья Дмитриева рано плакашас[я] у Москвы у брега на забралах, аркучи: "Доне, Доне, быстрая рѣка, прирыла еси горы каменныя, течеши в землю по[ло]вецкую. Прилилѣи моего государя къ мнѣ Микулу Василевич[а]". Тимофѣева жена Волуевич[а] Федосья та[ко] плакася аркучи: "Уже веселе понич[е] въ славнѣ гради Москвѣ, уж[е] не вижу своег[о] государя Тимофея Волуевича в животѣ". Да Ондрѣева жена Марья да Михаилова Оксѣнья рано плакашас[я]: "Се уж[е] нам обема солнце померкне на славнѣ гради Москвѣ"" (И-1, ср. С, У). Это не поэтический плач, а официальное сообщение о плаче (своего рода коммюнике). Поэтический стиль плача резко диссонирует с делопроизводственной точностью.

Типичный московский бюрократизм XIV—XV вв. сказывается не только в стиле, но и в содержании. Например, забота о "местах", о служебном положении. Дмитрий Донской перед выступлением в поход говорит своим боярам: "Туто добудѣте себѣ мѣста и своимъ женам" (У, ср. И-1, И-2, С).

Есть и стремление соблюсти официальный этикет. В уста Дмитрию Донскому перед выступлением в поход вкладывается полагающаяся по московскому этикету молитва.

Тот же документально-протокольный характер носит и прямая речь в "Задонщине", однообразно вводимая словами "и рече" с точным поименным перечислением того, кто обращается и к кому, с указанием титулов и отчеств ("И реч[е] князь великий Дмитрий Иванович своимъ [бо]яромъ и воеводамъ и дѣтемъ боярыскымъ" — И-2 и др.), иногда с прибавлением канцелярского словечка "тако" ("Тако рече князь великыи..." — (К-Б) или сопровождаемая своеобразным заголовком, напоминающим заголовок на документе ("Черньца Пересвѣта великому князю Дмитрию Иванович[ю]" — И-1).¹¹ Даже к обычному для "Слова" "аркучи" в "Задонщине" прибавляется канцелярское "тако" ("аркут тако" — У; "аркучи такъ" — К-Б; "а ркуч[и] тако" — И-2, и т. д.).

Поскольку тексты "Задонщины" сильно отличаются друг от друга в различных списках, а в отношении текста Кирилло-Белозерского списка существует даже мнение, что он представляет собой особую, первоначальную редакцию "Задонщины", естествен вопрос: во всех ли списках наличествует данный признак подражательности? Не только этот признак, но и все остальные признаки подражательности, о которых речь будет в дальнейшем, прочно и равномерно распределяются по всем спискам. Приведу цитаты из Кирилло-Белозерского списка, указывающие на то, что смешение поэтического стиля, близкого "Слову о полку Игореве", с деловым, делопроизводственным типично и для него: 1) "От тоя рати и до Мамаева побоища"; 2) "Се азъ князь великыи Дмитрии Иванович и братъ его князь Володимеръ Ондрѣевич" (а далее в резком контрасте с этим деловым стилем: "поостриша сердца свои мужеству..." и т. д.); 3) "Тако рече князь великыи Дмитрие Иванович своей братии русскимь княземь"; 4) "Солнце ему на встоцѣ семтября 8 в среду на рожество пресвятыя богородица ясно свѣтить"; 5) "взопаша избиении от поганыхъ князи великых и боляръ сановных, князя Федора Романовича Бѣлозерскаго и сына его князя Ивана, Микулу Васильевича, Федоръ Мемко, Иванъ Сано, Михаило Вренковъ, Иаковъ Ослебятинъ, Пересвѣтъ чернець и иная многая дружина".

Если мы теперь обратимся к "Слову", то заметим, что "Слово" стилистически однородно, никаких диссонансов такого масштаба в нем нет. Хотя отдельные образы в "Слове" могут быть отмечены как более фольклорные, другие как более книжные (например, в начале "Слова"), однако все это в пределах, не нарушающих художественную структуру.

Теперь спрашивается: что естественнее для подражания — механичность соединения стилистически разнородных явлений или художественная цельностью Если "Слово" подражало "Задонщине", то нужно допустить, что оно брало в "Задонщине" только один стилистический пласт, систематически, без единого отступления, опуская другой.¹²

Подражание может быть стилистически цельно при условии цельности оригинала, либо оно должно целиком перерабатывать старый стиль в новый, т. е. по существу уже не являться подражанием. Последнее не подходит к взаимоотношениям "Слова" и "Задонщины", поскольку в обоих произведениях имеются близкие, почти точно совпадающие куски текста, формулы, образы и т. д.

Невыдержанность, нецельность стиля в подражаниях естественна и постоянна. Напротив, выдержанность стиля подражания при невыдержанности стиля оригинала, служащего образцом для подражания, — явление почти что невозможное. Я, во всяком случае, такого примера привести не могу. Такая выдержанность стиля подражания при невыдержанности стиля оригинала особенно невозможна в подражании, которое не свободно воспроизводит стиль оригинала, а близко следует отдельным формулам, как бы инкрустируя их в свой текст.

Допустим, что "Задонщина" — произведение не подражательное, а оригинальное и что оно дало основание для создания оригинального стиля "Слова о полку Игореве". В таком случае естественно предположить, что поэтический стиль "Задонщины" создан самим автором "Задонщины". Почему же в таком случае он так плохо его понимал как в ы с о к и й стиль, что соединил его, и при этом механически, с крайне сниженным стилем деловых документов, летописи, соединил поэзию с бюрократической прозой, на что не решался ни один экспериментатор в мире, разве только в пародиях, в юмористических произведениях?

Если предположить, однако, что оба стиля заимствованы в "Задонщине", но "Задонщина" при этом все же предшествует "Слову", то встает вопрос: откуда мог быть заимствован ее поэтический стиль? Нет произведений, близких по поэтическому стилю к "Задонщине", кроме "Слова о полку Игореве". Правда, в литературе существовало предположение, высказанное в докторской диссертации А.И. Никифорова, ¹³ что "Задонщина" — записи былин XIV в. (каждый список "Задонщины" он рассматривал как самостоятельный). Это могло бы объяснить высокую часть стиля "Задонщины", если бы подобное предположение было бы хоть сколько-нибудь вероятно.

Крайность точки зрения А. И. Никифорова была, однако, значительно смягчена тем обстоятельством, что он признавал "Задонщину" не просто былинами ХIV в., а былинными переделками другой былины, "гениальной" и "непревзойденной", "выходящей за рамки своей эпохи", — "Слова о полку Игореве".

Оппоненты А. И. Никифорова, отдав должное трудолюбию автора, не согласились с его выводом, признать который невозможно не только фольклористу, но и ни одному читателю, сколько-нибудь знающему стиль народной поэзии. За два века до первых записей фольклора запись такого масштаба вообще не могла быть произведена.

Подробно вопрос об отношении "Задонщины" к фольклору был рассмотрен Б. Н. Путиловым.¹⁴ Нет нужды повторять выводы его исследования. Ясно одно: при наличии отдельных фольклорных стилистических оборотов "Задонщина" отнюдь не фольклорное произведение.

Каждый литературовед, внимательно изучавший стиль "Задонщины", должен согласиться с тем, что поэтический стиль должен был создать не автор памятника, а кто-то другой, до него. Значит, если бы даже до нас не дошло "Слово о полку Игореве" мы на основании "Задонщины" должны были предположить о существовании подобного произведения.

Но поэтика подражаний явно сказывается в "Задонщине" и не только в данном случае, т. е. в вопросе о смешении двух стилей.

Однообразие стилистических оборотов "Задонщины"

Подражатель обычно замечает не все элементы стиля оригинала, которому он подражает, а только наиболее бросившиеся ему в глаза и эти привлекшие его внимание элементы повторяет. Поэтому в подражании мы можем встретить по несколько раз одни и те же стилистические приемы.

Именно такого рода повторения видим мы в "Задонщине". Например, в "Слове" говорится о Всеволоде Буй Туре: "Камо, туръ, поскочяше, своимъ златымъ щеломомъ посвѣчивая...". В "Задонщине" это место отразилось трижды (цитирую по списку И-1): "...а в них сияють доспѣхы золочеными"; "а злаченым доспѣхомъ посвѣчиваше"; "князь Владимеръ... златым шеломом посвѣчиваше".

В "Слове" говорится: "ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя". В "Задонщине" (цитирую по списку У): "И загремѣли мечьми булатными о шеломы хиновские"; "И гремят мѣчи булатные о шеломы хиновские".

Ср. еще в "Задонщине": "Ужо бо, брате, стукъ стучить и громъ гремитъ в славнѣ городѣ Москвѣ. То ти, брате, не стукъ стучить, ни гром гремит, стучить силная рать великаго князя Ивана Дмитриевича, гремять удалци золочеными шеломы, черлеными щиты" (К-Б). И опять в том же списке К-Б: "Уже бо стукъ стучить и громъ гремить рано пред зорею. То ти не стукъ стучить, ни громь гремит, князь Володимеръ Ондрѣевич ведетъ вои свои сторожевыя полкы к быстрому Дону" (ср. другие списки).

Дважды под влиянием одного и того же стилистического элемента "Слова о полку Игореве" в "Задонщине" говорится: "Уж[е], брате, возвеяша силнии вѣтри по морю на усть Дону и Непра, прилѣяѣяшас[я] великиа тучи по морю на русскую землю, из них выступают кровавыя зори, и в нихъ трепещуть силнии молнии" (И-1 и др.); и еще раз: "Тогда бо силнии тучи съступалис[я] въмѣсто, силнии молнии, громи гремѣли велицѣ. То ти съступалис[я] рускии сынове с погаными татары за свою обиду, а в них сияють доспѣхы золочеными, гремѣли князи рускиа мечи о шеломы хыновскыа" (И-1 и др.).

Сравните другие повторения однородных элементов в "Задонщине" (цитирую по списку И-1): 1) "испытаем мечевъ своих литовъскых о шеломы татарскыя"; 2) "възгремѣли мечи булатныя о шеломы хиновския"; 3) "гремѣли князи рускиа мечи о шеломы хыновскыа"; 4) "гремят мечи булатныа о шеломы хыновскые"; 5) "Гремят мечи о шеломы хиновъския". Или: 1) "а в них сияють доспѣхы золочеными"; 2) "а злаченьм доспѣхомь посвѣчиваще"; 3) "златым шеломом посвѣчиваше"; 4) "золочеными шлемы осветиша". И еще: 1) "хотят наступати на рускую землю"; 2) "поганый поля наступають"; 3) "поганыя бо поля наша наступают"; 4) "Тогда князь великий поля наступает".

В Кирилло-Белозерском списке, который, как мы уже отметили, некоторые исследователи выделяют среди других, также имеются повторения стилистических оборотов, например: "Господине князь Дмитреи, не ослабляи, уже, господине, поганыя татарове на поля на наши наступають, а вои наши отнимають". Это обращение Владимира Андреевича к Дмитрию Ивановичу перед битвой, а вот речь князей перед походом в том же списке: "господине князь великыи, уже поганыи татарове на поля на наши наступають, а вотчину нашю у нас отнимають". Или: "Тогда соколи и кречати, бѣлозерскыя ястреби борзо за Донъ перелетѣша", и выше в том же списке: "Тогда аки орли слѣтошася со всея полунощныя страны. То ти не орли слѣтошася, съѣхалися вс ѣ князи...".

Изучая стилистические повторения в "Задонщине", мы должны обратить внимание на два обстоятельства: 1) повторения касаются только тех стилистических элементов, которые так или иначе связаны со "Словом", что само по себе свидетельствует о том, что это повторения, типичные для подражаний (подражатель, как я
уже сказал, воспроизводя форму оригинала, обращает внимание на наиболее яркие особенности его стиля и вводит их в свое произведение механически, не замечая их повторений); 2) повторения эти не несут художественной функции, напротив, они разрушают художественность произведения, противоречат его замыслу. Отметить это последнее обстоятельство очень важно, так как повторения есть и в "Слове о полку Игореве", но все они несут художественную функцию и могут быть определены терминами поэтики(единоначатия, рефрены и пр.).

Стилистическая бедность "Задонщины"

Стилистически "Задонщина" беднее, чем "Слово". Все поэтические обороты "Задонщины" имеют соответствие в "Слове" и несколько — в фольклоре. С другой стороны, в "Слове" есть очень много стилистических оборотов, однородных со всем строем стиля "Слова", но не находящих прямых соответствий в "Задонщине".

Дело в том, что "Слово" с точки зрения своего содержания вообще сложнее "Задонщины" и соответственно сложности содержания богаче и его стиль.

В самом деле, содержание "Задонщины" — радость по поводу победы, "Слово" же содержит серьезные размышления по поводу поражения, исторические аналогии, историософские размышления и пр.

"Задонщина" — это рассказ о Куликовской битве, о выступлении в поход, о первой половине битвы — неудачной и о второй — удачной. "Слово" несравненно богаче; кроме поражения Игоря здесь и исторические припоминания, обращения к князьям-современникам, описание бегства Игоря из плена, плач Ярославны, сон Святослава, "золотое слово" и пр. Эти части стилистически оформлены однородно со всем "Словом" — здесь множество отдельных элементов стиля, не отразившихся в "Задонщине".

Кроме общей стилистической бедности "Задонщины" сравнительно со "Словом о полку Игореве" может быть отмечена и большая бедность отдельных образов "Задонщины" по сравнению с аналогичными, связанными с ними образами "Слова".

Например в "Слове": "Чръна земля подъ копыты костьми была посѣяна, а кровию польяна: тугою взыдоша по Руской земли". В "Задонщине" этот образ остался без "всходов": "Черна земля под копыты, костьми татарскими поля насѣяша, кровью земля пролита" (И-1; ср. У, С); "Тогда поля костьми насѣяны, кровьми полиано" (К-Б). Неполностью отразился в "Задонщине" и сложный образ пира-битвы, где храбрые русичи — хозяева, а враги — сваты. Не доведен до конца в "Задонщине" образ битвы-жатвы. Сокращены в "Задонщине" образы плача Ярославны; в плачах жен осталось только обращение к реке (в "Слове" — к Днепру, в "Задонщине" — к Дону и Москве), исчезли обращения к ветру, к солнцу. Нет полета Ярославны зегзицею по Дунаю. И т. д. Обеднение образа в "Задонщине" часто происходит потому, что он изъят из контекста, выхвачена только одна какая-то его часть.

В "Слове" сказано о Всеволоде Буй Туре: "Яръ туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными! Камо, турь, поскочяше, своими златымь шеломомь посвѣчивая, тамо лежатъ поганыя головы половецкыя". И это только часть картины, рисующей Всеволода, — его сильный и мужественный образ, выдержанный в героических, гиперболизированных тонах. В "Задонщине" от всего этого осталась только бессмысленная фраза: "Въсталъ уж[е] туръ оборень" (И-1) или: "Уже бо ста тур на оборонь" (У) и отдельные, перенесенные на Владимира Андреевича, фразы: "Воскликнул княз Володимер Андреевич, а скокаша на конѣ по рати поганых татар, своим конем борздым поеждаючи, золотым поспехом посвечаючи. Гримят мечы булатныя бо шеломы татарския" (С). Ясно, что отчетливый образ Всеволода Буй Тура не мог быть воспроизведен в "Слове" из этих разрозненных фраз "Задонщины". Несомненно, имело место обратное: обеднение и. "растворение" образа Всеволода в "Задонщине".