"Задонщина" и подражании ее времени

Подведем итоги рассмотрению "Задонщины" как подражательного произведения. Мы определили выше подражание как произведение, переносящее манеру, стиль, форму оригинала на новое содержание. Тем не менее типы подражаний очень разнообразны.

Автор "Задонщины" не ставил себе целей стилизации своего произведения под свой оригинал. Это не стилизация в целях "испытания мастерства" и не ироническое подражание, созданное в юмористических целях. Такие стилизации и не могли появиться в XV—XVI вв.

Автор "Задонщины", не задумываясь, мозаично, иногда механически применяет отдельные элементы понравившейся ему формы "Слова" к своему собственному произведению. "Задонщина" — это только подражание "Слову", но не стилизация.

Так как автор "Задонщины" не ощущал стиля "Слова", то он и смешивал его со стилем ему привычным — деловым московским. Это происходило отчасти и вследствие непонимания автором "Задонщины" стиля своего оригинала. Поэтому под его пером получилось произведение смешанного стиля, непоследовательное в изложении событий и не очень искусное. Как образец "Слово" использовалось в "Задонщине" главным образом для поэтических инкрустаций, для украшения собственного произведения: приблизительно так, как использовались во времена упадка культуры античные колонны, капители, барельефы — не соизмеряясь с масштабами и планом здания, с его пропорциями и общим ", замыслом.

Если мы вычеркнем из "Задонщины" все заимствования из "Слова", то в ней не останется ни одного стилистически близкого "Слову" элемента. Стилистическая близость "Задонщины" к "Слову" полностью исчерпывается в ней механическими заимствованиями из "Слова". Но если мы вычеркнем в "Слове" все то, что совпадает
в нем с "Задонщиной", то останется гораздо большая часть, близкая поэтическому слою "Задонщины". Следовательно, с точки зрения стилистической просто "перевернуть" отношения "Задонщины" к "Слову" нельзя. Если подозревать, что "Слово" зависит от "Задонщины", то зависимость эта должна оказаться совершенно другого типа, чем зависимость "Задонщины" от "Слова". Какой же тип зависимости больше соответствует историко-литературным явлениям своего времени? Посмотрим прежде всего, какие стилистические зависимости одного произведения от другого существовали в эпоху "Задонщины".

Подражания того же типа, что "Задонщина", типичны для конца XIV и XV вв. При всей необычности стилистического строя "Задонщины" для конца ХIV—XV вв. подражательность ее и самый характер этой подражательности отнюдь не занимают одинокого положения.

Так, например, С.К. Шамбинаго вслед за С.М. Соловьевым и И. Назаровым отметил влияние "Жития Александра Невского" на "Летописную повесть о Мамаевом побоище". Это влияние, как указал С.К. Шамбинаго, заключается в заимствовании из Жития стилистических формул, отдельных выражений и самого плана летописной повести,²¹ но летописная повесть мешает отдельные стилистические формулы Жития с заимствованиями из Синодика,²² вследствие чего стиль летописной повести лишен единства, присущего "Житию Александра Невского".

Тому же "Житию Александра Невского" подражает и автор "Слова о житии и о преставлении Дмитрия Ивановича, царя русьскаго", как это отметил еще В.О. Ключевский,²³ но соединяет заимствование из него с формулами других домонгольских памятников.

Житие Федора Черного (Ярославского), написанное в конце XV в., заключает в своем предисловии подражание "Слову о погибели Русской земли": "О светлая и пресветлая Русская земле и преукрашенная многими рѣками и разноличными птицами и звѣрми и всякою различною тварию... наполнив ю велицими грады и домы церковными..."²⁴

Аналогичные заимствования поэтических формул видим мы и в других произведениях конца XIV—XV вв. Так, например, летописный рассказ о разорении Москвы Тохтамышем (читается в ряде летописей под 1382 г.)²⁵ заимствует многие поэтические обороты из "Повести о разорении Рязани Батыем". Характерно, что в летописном рассказе о разорении Москвы Тохтамышем сказываются те же элементы поэтики механических, не стилизационных подражаний, что и в "Задонщине": заимствованные поэтические обороты своеобразно инкрустируются в точное и отнюдь не поэтическое изложение летописи; отдельные полюбившиеся заимствования употребляются по нескольку раз. "Волости и села жгуще и воюющи ихъ, и народъ крестьяньский сѣкуще и всяческы и убивающе, а прочая люди в полонъ емлюще" (с. 330). И далее снова: "...и волости повоеваша, и села пожгоша, а монастыри пограбиша, а крестьянъ посѣкоша, а иныхъ в полонъ поведоша" (с. 337). Или: "...и взя землю Рязаньскую и огнемь пожже и, и люди посѣче, а инии разбѣгошася; а полона повѣде в орду бесщисленое множество" (с. 337—338). И далее снова: "...колико волости повоеваша, колико огнемь пожгоша, колико мечемъ посѣкоша, и елико в полонъ повѣдоша" (с. 338). Или: "...а землю его до останка взяша
и пусту сътвориша" (с. 338). И далее снова: "...а землю его до останка взяша и пусту сътвориша" (с. 338—339).

Все приведенные повторения являются заимствованиями из "Повести о разорении Рязани Батыем".

Характерно также аналогичное "Задонщине" соединение поэтических заимствований с деловитостью летописного стиля. Так, после поэтического плача о разоренной Москве, представляющего собой заимствование из "Повести о разорении Рязани Батыем", автор начинает по-купечески (повесть о нашествии Тохтамыша вообще сочувствует купцам) исчислять "убытки" и "проторы". За погребение мертвых, пишет он, давали "отъ 40 до полтынѣ, а отъ 50 по рублю; и съчтоша: всего того дано бысть отъ погрѣбания мертвыхъ 300 рублевъ" (с. 338). Общие же "убытки" были следующие: "...и аще бы мощно бы ло ти вси убытки и напасти и проторы.исчитати, убо не смѣю рещи, мню, яко тысяща тысящь рублевъ не иметь числа" (с. 338).

К началу XV в. относится "Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго", в котором имеется много вкраплений из "Похвалы роду рязанских князей. Все они того же свойства, что и вкрапления в "Задонщине" из "Слова о полку Игореве". Сравнивая "Похвалу" и "Слово о житии", мы видим, что "Похвала" отличается большей цельностью стиля, объединена общим ритмом. "Слово о житии" же содержит соединение заимствований из "Похвалы" с чуждым последней стилем "плетения словес". Кроме того, в "Слове о житии" имеется ряд грамматических и стилистических несообразностей, явившихся результатом механического переноса из "Похвалы" отдельных стилистических формул.²⁶ Очень важно отметить, что и в "Слове о житии" мы можем наблюдать ту же типичную для подражаний черту, что и в "Задонщине": повторения заимствованных элементов. Так, в "Похвале" имеется следующая фраза: "Ратным же во бранех страшно являшеся и многи враги, востающи на нъ, победиша".²⁷ Ср. в "Слове о житии": "...ратнымъ же всегда въ бранехъ страшенъ бываше, и многи врагы, въстающа на нъ, побѣди";²⁸ "...и мужествовахъ с вами на многы страны, и противнымъ страшенъ быхъ въ бранехъ".²⁹ Или в "Похвале": "И по браце целомудренно живяста... соблюдающи тело свое по браце чисто",³⁰ а в "Слове о житии": "и по брацѣ целомудрено живяста";³¹ "тѣло свое чисто съхрани до женитвы";³² "и по брацѣ съвокуплениа тожде тѣло чисто съблюде, грѣху же непричастно"; ³³ "подружие имяше, и в цѣломудрии живяста";³⁴ "преже приближеньа браку чистоту съхранившимь".³⁵

Отдельные однообразные обороты, заимствованные из "Похвалы", встречаются на протяжении всего "Слова о житии". Так, например, в "Похвале" есть выражение "а по вся святыа посты причастастася";³⁶ это выражение много раз варьируется в "Слове о житии": "по вся нощи", "по вся дни", "по вся часы", "по вся неделя" и пр.³⁷

"Слово о житии" принадлежит к числу неполных подражаний. Кроме следования "Похвале роду рязанских князей" в ней имеются и другие заимствования и инкрустации, например из "Слова о за'коне и благодати" митрополита Илариона,³⁸ однако в целом тип подражания, как бы инкрустирующего "поэтизмы" и стилистические формулы из своего образца при общем следовании плану образца, и в данном случае близок "Задонщине".

Характерно, что "Задонщина" в XV и XVI вв. в свою очередь породила подражания и эти подражания опять-таки оказались того же типа, что и сама "Задонщина", — инкрустирующими поэтические элементы в инородный текст, соединяющими разные стили. Это подражания, но не стилизации. Я имею в виду различные редакции "Сказания о Мамаевом побоище" и рассказ псковской летописи о битве на Орше 1514 г. ³⁹

Следовательно, характер подражательности "Задонщины" типичен для своего времени.

Для поэтики подражаний свойственно и еще одно явление, на котором я не останавливался выше. Обычно объектом подражания (как в новой литературе, так и в древней) избирается произведение с яркой стилистической характерностью, произведение своеобразное.

Это обстоятельство подтверждается и приведенными примерами. Объектами подражаний в конце XIV—XV вв. служат "Житие Александра Невского", "Слово о законе и благодати" Илариона, "Слово о погибели Русской земли", "Повесть о разорении Рязани Батыем", "Похвала роду рязанских князей". Яркое и последовательное в своем стиле "Слово о полку Игореве" послужило основой для произведения менее последовательного и более во всех отношениях бледного — "Задонщины". Это естественно. Обратное было бы исключением. Представить себе, что богатое и последовательное в стилистическом отношении "Слово" является подражанием более бедной и стилистически неоднородной "Задонщине", невозможно.⁴⁰

Вместе с тем необходимо отметить, что подражательность "Задонщины" типична не только для литературы своего времени, но и для всей русской культуры конца XIV — начала XV в. Литература конца XIV — XV вв. обращается за образцами к литературе времени до татаро-монгольского нашествия — к своей "античности". В этой связи понятно и обращение автора "Задонщины" к "Слову о полку Игореве".

В эту эпоху, как известно, идет грандиозная восстановительная работа, стремящаяся возродить русскую культуру периода независимости Руси, домонгольскую культуру. Это одно из явлений русской культуры, типичных для времени после Куликовской победы.

Восстанавливаются стенные росписи (в них принимает участие Андрей Рублев), восстанавливаются храмы XI—XII вв. (во Владимире, в Твери, в Новгороде и пр.), в фольклоре, в былинах воспевается время богатырства киевского и князя Владимира, в литературе создаются новые редакции старых произведений (Повести
временных лет, Киево-Печерского патерика и пр.) и возникают многочисленные частичные подражания памятникам XI—ХIII вв.

То, что автор "Задонщины" пользовался книжным образцом, указано в самом тексте "Задонщины": "Преже восписах жалость земли Руские и прочее, от книг приводя" (У). В другом месте автор "Задонщины" пишет: "составим слово к слову". Возможно, что и здесь имеется в виду книжное произведение, называемое "Словом". Сама "Задонщина" называлась также "словом": "Слово о великом князе Дмитрее Ивановиче и о брате его князе Владимере Андрѣевиче" (У).

Подражания и стилизация в историко-литературном процессе

Итак, "Задонщина" как подражание "Слову о полку Игореве" закономерно входит в литературный процесс и находит свое место в историко-культурных явлениях конца XIV—XV вв., когда мысль обращалась ко времени независимости и происходило своеобразное возрождение идейных и культурных традиций домонгольской Руси.

Сейчас я бы хотел обратить внимание еще на один аспект разбираемого вопроса. Выше я говорил о явлениях подражания, но совершенно не употреблял термина "стилизация". Явления подражания и явления стилизации — это не одно и то же. Стилизация неизвестна древнерусской литературе. В "Задонщине" нет элементов стилизации. Объясню, в чем тут дело.

Стилизация предполагает в стилизаторе тонкое чувство стиля, умение самостоятельно творить в стиле оригинала, соблюдать единство избранного стиля. В подражаниях конца XIV—XV вв. этого нет. Они строятся на отдельных заимствованиях, на выборках стилистических формул, на переделке отдельных заимствований и
приспособлении их к новому содержанию. Ни одно из рассмотренных вьппе подражаний не в состоянии соблюсти единство заимствованного стиля. Заимствуется не стиль, а стилистические формулы и приемы. Эти стилистические формулы и приемы являются только элементами стиля произведения оригинала, которые вступают
в механическое соединение с элементами других стилей. Тип подражаний конца XIV—XV вв. мозаичен.

Вопрос о появлении стилизаций в русской литературе — это вопрос историко-литературный, очень сложный и мало разработанный. Он требует строго исторического подхода. Стилизации в русской литературе начинают появляться только в новое время — тогда, когда возникает сознание индивидуального стиля писателя и сознание исторических стилей прошлого. В древней русской литературе были индивидуальные стили (у Владимира Мономаха, Максима Грека, Грозного и др.), но безусловно не было сознания индивидуального стиля в той его форме, в какой это сознание присуще новому времени. Не было и сознания исторической изменяемости стилей литературы. И это обстоятельство исключало возможность появления полноценных стилизаций. Были лишь подражания того типа, о котором я писал выше, но не могло быть архаизации или стилизационных подделок.

Когда же появились или сделались возможными в русской литературе стилизации произведений древнерусской литературы и фольклора: стилизации под летописный стиль, под стили древнерусской ораторской прозы, под былины, исторические песни и пр.?

Вопрос этот очень важен и для подтверждения подлинности "Слова о полку Игореве". Выше мы уже исключили возможность видеть в "Слове о полку Игореве" подражание "Задонщине". "Слово" не может быть подражанием "Задонщине". Всеми признаками подражательности в ее типической для древнерусской литературы
форме обладает не "Слово", а "Задонщина".

Если все же попытаться "перевернуть" зависимость и, закрыв глаза на все многочисленные противопоказания, признать "Слово" подражанием "Задонщине", то с точки зрения поэтики мы прежде всего вынуждены будем констатировать, что имеем дело в "Слове" с весьма странным типом подражания: с одной стороны, "Слово"
мозаично и механически заимствует отдельные пассажи из "Задонщины" по типу древнерусских подражаний, но, с другой стороны, выступает не только как подражание древнерусского типа, но и как подражание стилизационное, соблюдающее органическую цельность стиля.

Итак, когда же стали в русской литературе возможны стилизации? Обратимся к концу XVIII в. — ко времени, когда было найдено "Слово о полку Игореве".

Обычно скептики сопоставляют "Слово" с известной чешской подделкой XIX в. — так называемой Краледворской рукописью: случай, мол, аналогичный. Это сопоставление грешит антиисторичностью. Краледворская рукопись создана совершенно в другое время — в середине первой трети XIX в., в обстановке позднего
романтизма, в особых условиях борьбы чешских ученых за национальную культуру. Краледворская рукопись создана в то время, когда были представления о древнечешском языке, об исторической изменяемости стиля, литературы и т. д.

"Слово о полку Игореве" было открыто в обстановке, когда во множестве собирались и открывались и другие исторические документы, издавались памятники русской истории. Но все эти памятники ценились прежде всего как исторические источники, а не как литературные памятники. С точки зрения вкусов классицизма они не представляли собой эстетической ценности, и предромантические настроения, начавшие овладевать обществом, не успели еще многое здесь изменить. Исторические темы вошли в литературу, но они подносились читателю в антиисторическом духе патетической декламации. Эти декламации на исторические темы никогда не стилизовались под старинную или народную речь.

Хорошую характеристику разработке в литературе конца XVIII в. исторической темы дает В.В. Виноградов: "Обращаясь к историческим темам, русские авторы XVIII века писали на самом деле авантюрные и философические романы, иногда с явным публицистическим уклоном в сторону современности, в сторону тенденциозного отражения мыслей и настроений текущего политического момента (ср. "Нума", "Кадм и Гармония", "Полидор" Хераскова). "Привлекательности баснословия" и "вымыслы" торжествовали, над историческим правдоподобием. Херасков, П. Зарьин (автор "Приключений Клеандра, храбраго царевича Лакедемонского"), Пракудин (автор "Валерии"), Ф. Эмин и др., при всем различии их стилей, были одинаково далеки от стремления с помощью словесно-художественных средств — хотя бы и современной литературной речи — создать исторический, этнографический или местный колорит изображаемых событий. Попытки освещения восточнославянской богатырской старины у М. Чулкова в его "Русских сказках" (1780) и "Славянских сказках" ("Пересмешник" — 1766 г.), а также у М. Попова в "Славянских древностях" (1770), в "Вечерних часах, или Древних сказках славян древлянских" В. Левшина (1787) и некоторых других сочинениях второй половины XVIII в. были также полны традиционных ситуаций и стилистических форм героических поэм и рыцарских романов эпохи классицизма".⁴¹

Только в начале XIX в. появляются исторические произведения, черпавшие сюжеты из летописей, — сюжеты, но еще не стиль!

Не могло быть в конце XVIII в. и подражаний народной поэзии. В конце XVIII и в начале XIX в. фольклор воспринимался как нечто принадлежащее к низшему роду искусства. Фольклорные мотивы могли быть введены в сатиру, в комедию, в дружеские и шутливые песни. Народные поговорки и пословицы использовал "Письмовник" Курганова. Фольклорный язык отождествлялся с простонародным. Однако "Слово" по своей теме относится к "высокой" литературе. Оно принадлежит к высоким жанрам в той иерархии литературных жанров, которые зафиксировал Ломоносов. В "Слове" изображены "геройство и высокие мысли". Оно могло восприниматься только как героическая поэма, как "песнь" и именно так было воспринято современниками (см. заглавие, данное "Слову" его первыми издателями: "Ироическая песнь о походе на половцов удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича"). Следовательно, обращение к народной поэзии в "Слове" было необычным и непонятным. Народность "Слова", его связь с народной поэзией до Пушкина и Максимовича совершенно не воспринималась и не могла быть поэтому и введена в него воображаемым автором XVIII в.

Как понимался фольклор в конце ХVIII в., отчетливо видно по обращению к фольклору в произведениях Чулкова, Попова, Левшина. Прежде всего они вводили в литературу пословицы, новеллистические сказки, анекдоты, песни. Во всех сборниках фольклорного материала конца XVIII в. фольклор был перемешан с нефольклорного происхождения произведениями. Вот что пишет, например, М. К. Азадовский о сборниках Левшина: "Материал левшинских сборников показывает, что автор их очень хорошо был знаком с устной поэзией; он, несомненно, знал подлинные народные былины, знал и сказки, но пользовался он этим совершенно своеобразно. Конечно, нет и речи о точной передаче народных памятников; Левшин свободно обращается с ними, соединяет разные сюжеты, соединяет сказку с былиной, подчиняя все в целом стилю западного рыцарского авантюрного романа. В его сказках встречаются и, Василий Богуславич, и Добрыня Никитич, и Алеша Попович, и Чурила, и другие богатыри, однако, кроме имен, в них нет ничего от русского эпоса".⁴² Иными словами, это отношение прямо противоположно отношению к фольклору "Слова о полку Игореве", где нет фольклорных имен, но есть тонкое понимание стиля фольклора как возвышенного, где есть фольклорные образы, эпитеты, метафоры, отрицательный параллелизм, фольклорное отношение к природе — одним словом, все то, что было открыто в фольклоре через несколько десятилетий.

Характерно, что даже ранний Пушкин в своих первых произведениях недалеко ушел от этого левшинского понимания фольклора. Именно к Левшину обратился Пушкин, когда задумал света первую поэму "Руслан и Людмила".⁴³

Настороженное отношение к фольклору было особенно характерно для просветителей XVIII в., для писателей, находившихся на прогрессивных позициях. М. К. Азадовский пишет: "Произведения народного творчества в их (просветителей. — Д. Л.) представлении неразрывно связаны с народным суеверием, народными
предрассудками; борьба с последними включала поэтому в свою орбиту народное творчество целиком. Борьба за прогресс и культуру кажется несовместимой с пристрастием к тому, что так или иначе органически связано с некультурными массами. Народные песни, сказки, обряды в глазах просветителей являлись проявлениями народного бескультурья и невежества, а потому вызывали отрицательное или, во всяком случае, холодное отношение. Такое понимание характерно не только для русского просветительства; оно характерно для всего рационалистического просветительства в целом. У нас такие воззрения в той или иной степени разделяли Татищев, Болтин, Державин, Фонвизин, отчасти Ломоносов, Батюшков и многие другие вплоть до позднейших западников и радикалов..."⁴⁴

Вот почему народно-песенные основы "Слова" были совершенно не поняты ни его первыми издателями, ни первыми исследователями; Первыми, кто оценил, увидел и открыл народно-поэтические элементы "Слова", были Пушкин (и то только в 30-е гг. XIX в.) и М. А. Максимович. Но и они обратили внимание далеко не на все народно-поэтические элементы "Слова".

В "Слове" нашли то, чего в нем не было, — оссианизм, указав на такие элементы этого якобы "оссианизма", которые впоследствии все обнаружились в открытой в 1852 г. "Задонщине" (элегический тон, слезы одного из героев-князей, вещая птица — "див", зловещие приметы и пр.). Это и понятно: открыть можно знакомое, но нельзя открыть то, что еще никем в те времена не замечалось и для обнаружения чего не было достаточно оснований.

* * *

Итак, "Задонщина" представляет собой вполне типичное для конца XIV — начала XV в. подражание произведению эпохи независимости Руси. Оно относится к периоду, когда русская литература начинала медленно возрождаться после застоя, вызванного полуторавековым чужеземным игом. Произведения этого времени обращаются как к своим образцам к лучшим памятникам эпохи расцвета и независимости Руси. Но это обращение своеобразно: из старых произведений извлекаются образы, обороты речи, формулы, которые затем инкрустируются в сочинения, посвященные современности. Так поступали средневековые строители, извлекавшие детали античных зданий из руин, чтобы украсить ими собственные постройки. При этом чувство старого стиля отсутствовало, и поэтому возникали диспропорции и смешения стилей.

Если бы даже до нас не дошло "Слово о полку Игореве", мы должны были бы предположить его существование, анализируя стилистический строй "Задонщины".

Теперь предположим на мгновение, что не "Задонщина" подражала "Слову", но "Слово" — подражание "Задонщине". В таком случае оно явилось бы подражанием стилизационным, возникшим в эпоху, которая не знала стилизаций древнерусских памятников и народных произведений. Но это стилизационное подражание
должно было бы к тому же обладать качествами, которыми не обладает ни одно из известных стилизационных подражаний вообще. Оно подражает не литературному произведению, а только одному из пластов его стиля. Автор "Слова", живи он в XVIII в., должен был бы исключить из своего подражания слой деловой прозы и целиком переработать слой народно-поэтический. Это Выл бы самый сложный тип стилизации, созданный при этом в эпоху, не знавшую стилизации под старину.

Сложность стилизационной работы мнимого автора XVIII в. усугублялась еще и тем, что он должен был бы бережно сохранить в своем произведении весь текст "Задонщины", связанный с тем стилистическим слоем, которому он подражал. Заимствуя текст этого слоя, он мало нарушал его словесную форму, но искусно развивал свои механические заимствования, присоединяя к ним однородные в стилистическом отношении куски текста, прочно сливая их в единый, однородный стилистический монолит.

Мало этого, он должен был, не выбрасывая из "Задонщины" ни одного стилистически близкого к нему куска текста, так применить их к событиям "Слова", чтобы создать правильную хронологическую последовательность, исправив все непоследовательности "Задонщины". Он должен был, бережно сохраняя текст "Задонщины", избавиться от всех ее несообразностей, географических и исторических неточностей. Он должен был избавиться от многочисленных повторений "Задонщины". И проведя такую работу, он должен был органически слить стиль заимствований из "Задонщины" с народно-поэтическими элементами своего произведения.

Ясно, что такого рода стилизационная работа совершенно невозможна не только для конца XVIII в., не знающего еще стилизаций, но и когда бы то ни было вообще.

1964

¹ Необходима работа, которая классифицировала бы различные типы литературных подражаний, как это, например, сделано в небольшой, но очень содержательной статье польской исследовательницы Стефании Сиварчинской в отношении термина "стилизация" (Skwаrczyтskа St. Lа stylisation et lа рlасе dans la sience de la litterature. Poetics. Poetyka. Поэтика. Warszawa, 1961, р. 53—70).

² См. подробнее: Алиев Р.М., Османов М.Н. Омар Хайям. М., 1959.

³ Вопрос о литературных пародиях очень сложен. Еще Ник. Остолопов в "Словаре древней и новой поэзии" (СПб., 1821, ч. 2) рассматривал пять видов пародии. Естественно, что ироническое цитирование, частичное изменение произведений с приспособлением их к новой тематике, комическое смещение тематики произведений при сохранении их конструктивных особенностей и пр. — особая тема, которая не должна приниматься во внимание при решении вопроса о серьезной подражательности "Задонщины".

⁴ Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941, с. 484.

⁵ Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941, с. 484.

⁶ Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941, с. 484—485.

⁷ Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., с. 487—488.

⁸ Марлинский А. Кавказские очерки. — Библиотека для чтения, 1836, т. 17, с. 215.

⁹ Соединение отголосков "старых словес" с деловой речью отмечает и В. П. Адрианова-Перетц (см. ее работу: Задонщина: (опыт реконструкции авторского текста). — ТОДРЛ, М.; Л., 1948, т. 6, с. 213).

¹⁰ Списки "Задонщины" обозначаются в дальнейшем: К-Б — ГПБ, Кирилло-Белозерское собр., № 9/1086; И-1 — ГИМ, № 2060; И-2 — ГИМ, № 3045; У - ГБЛ, собр. Ундольского, № 632; С - ГИМ, Синодальное собр., № 790.

¹¹ Ср. в берестяных грамотах: "От Кюрьяка къ Вышене" (грамота № 332), "От Мирослава ко Ратмиру" (№ 334), "От Петра ко Кузме" (№ 344), "От Микифора ко тьтоке" (№ 346) и пр.

¹² Я не касаюсь здесь и другого вопроса: если "Слово" создано на основе "Задонщины", то тогда надо признавать, что в нем есть заимствования и из других памятников (так, во всяком случае, утверждают все, относящие "Слово" к XVIII в.), и при всем том "Слово" — произведение удивительно цельное.

¹³ Диссертация А. И. Никифорова напечатана не была. См.: Тезисы докторской диссертации А.И. Никифорова "" Слово о полку Игореве" — былина ХII века" (26 мая 1941 года). Л., 1941.

¹⁴ Путилов Б.Н. Куликовская битва в фольклоре. — ТОДРЛ, М; Л., 1961, т. 17, с. 125—129.

¹⁵ Еремин И.П. Литературное наследие Кирилла Туровского. — ТОДРЛ, М.; Л., 1958, т. 15, с. 340, 344.

¹⁶ Cronica lui Constantin Manasses. / Text si glosar de loan Bogdan. В uсuresti, 1922, р. 1, 36.

¹⁷ Я уже не говорю о таких непоследовательностях в Кирилло-Белозерском списке: счастливые знамения как бы повисают в воздухе, не будучи подкреплены рассказом о конечной победе русских; без рассказа о победе остается немотивированной и слава, которую поет жаворонок. Эта непоследовательность объясняется не "поэтикой подражаний", а тем, очевидно, что "Задонщина" в Кирилло-Белозерском списке, вопреки утверждениям чешского исследователя Я. Фрчека, рассматривавшего ее как особое цельное произведение, дошла до нас без окончания. Но это предмет текстологического исследования списков "Задонщины", а не вопрос поэтики самого произведения.

¹⁸ Ср. в Псковской I летописи под 1509 г.: "и переняше псковичи полоняную свою весть от Филипа" (известие о захвате в плен посадников псковских и других псковичей) (см.: Псковские летописи. Вып. 1 / Приготовил кпечати А. Насонов. М.; Л., 1941, с. 93).

¹⁹ В списке К-Б несколько иначе: "Доне, Доне, быстрый Доне, прошелъ еси землю половецкую, пробилъ еси берези хараужныя", но что такое "берези хараужныя" или "харалужные" — совершенно неясно: это одно из тех "темных" мест, которыми полны все списки "Задонщины".

²⁰ См.: Степанов Н. Таблица для решения летописных "задач на время". — ИОРЯС, 1909, т. 13, кн. 2, с. 127—128; Святский О. Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. — ИОРЯС, 1915, т. 20, кн. 1, с. 111—112.

²¹ Шамбинаго С. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906, с. 60—71. В рецензии на книгу С. К. Шамбинаго А. А. Шахматов возражает против того, что составитель летописной повести использовал именно вторую редакцию Жития, как зто утверждает С. К. Шамбинаго (см.: Отчет о двенадцатом присуждении премий митрополита Макария. СПб., 1910, с. 122).

²² Шамбинаго С. Повести о Мамаевом побоище, с. 72—73.

²³ Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, с. 169.

²⁴ Там же, с. 173. Ср. в "Слове о погибели": "О свѣтло свѣтлая и украсно украшена земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многими, удивлена еси рѣками... звѣрьми разлычными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными.. " (список Псково-Печерский).

²⁵ В дальнейшем цитирую его по Новгородской IV летописи: ПСРЛ, 4925, т. 4, ч. 1, вып. 2, с. 326—339 (ссылки приводятся в тексте).

²⁶ См.: Лихачев Д.С. Литературная судьба "Повести о разорении Рязани Батыем" в первой четверти XV в. — См.: Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. СПб.: Издательство "Наука", 1986,. с. 278—280.

²⁷ Лихачев Д.С. Повести о Николе Заразском. — ТОДРЛ, М.; Л., 1949, т. 7, с. 320.

²⁸ Новгородская IV летопись, с. 352.

'²⁹ Новгородская IV летопись, с. 357.

³⁰ Лихачев Д.С. Повести о Николе Заразском, с. 321.

³¹ Новгородская IV летопись, с. 352.

³² Новгородская IV летопись, с. 355.

³³ Новгородская IV летопись, с. 355.

³⁴ Новгородская IV летопись, с. 362.

³⁵ Новгородская IV летопись, с. 364.

³⁶ Лихачев Д.С. Повести о Николе Заразском, с. 321.

³⁷ Новгородская IV летопись, с. 356 и др.

³⁸ См. об этом в статье А. В. Соловьева "Епифаний Премудрый как автор "Слова о житии и преставлении великаго князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго"" (ТОДРЛ, М.; Л., 1961, т. 17, с. 100—102).

³⁹ Псковские летописи. М.; Л., 1941, вып. 1, с. 98.

⁴⁰ Сильнейшее произведение, произведение, стилистически яркое и своеобразное, служит обычно оригиналом для произведения более бледного. В отношении своих подражаний "Задонщина" — произведение, конечно, более стилистически яркое и своеобразное, но по отношению к "Слову о полку Игореве" оно бледное: оно светит отраженным светом.

⁴¹ Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959, с. 516—517.

⁴² Азадовский М. История русской фольклористики. М., 1958, с. 67.

⁴³ Сиповский В.В. "Руслан и Людмилак (к литературной истории поэмы). — В кн.: Пушкин и его современники. СПб., 1906, вып. 4, с. 59—84.

⁴⁴ Азадовский М. История русской фольклористики, с. 80—81.