ВАСИЛИЙ III ИОАННОВИЧ

 Жизнь - 1479-1533 гг.

Правление - 1506-1533 гг.

Родившийся 25 марта 1479 года Василий был первенцем великого князя Ивана III Васильевича в его втором браке с греческой царевной Зоей, получившей на Руси имя Софии. О продолжении своей династии на великом княжении Иван III позаботился очень рано и уже с 1477 года, почти за 30 лет до своей смерти, официально объявил своим наследником и соправителем Ивана Младого, единственного сына от первого брака. В 1490 году Иван умер, оставив вдову Елену Волошанку и семилетнего сына Дмитрия. Вопреки ожиданиям вопрос о кандидатуре своего нового соправителя и наследника Иван Васильевич оставил открытым. И, как оказалось, на долгих семь лет, в течение которых, то разгораясь, то затихая, в различных слоях населения велись дискуссии о преемнике великого князя. Последний на эту тему не высказывался вообще, и постепенно княжеский двор в вопросе престолонаследия естественным образом разделился на две партии. Сторонников внука Ивана III Дмитрия было больше, ибо двор с самого начала не нашел достаточного взаимопонимания с Софией и ее сплошь греческим окружением. Меньшая часть двора считала, что наследником должен быть Василий. Обе партии прекрасно понимали, что решающее слово будет за великим князем, а посему между собой не конфликтовали, ограничиваясь обычными дворцовыми интригами.
В 1497 году в окружении великой княгини стало известно, что с согласия Боярской думы и митрополита государь свой выбор остановил на Дмитрии и собирается провести над ним обряд венчания на великое княжение. Особого удивления ни у Софии, ни у Василия это известие вызвать не могло. Дмитрий и Василий возглавляли две нисходящие и равносильные родовые линии Ивана III, но в свете уже прочно установившейся на Руси традиции передачи власти прямая старшая родовая линия Дмитрия имела несомненное преимущество. Настораживал тот факт, что ни супругу, ни старшего сына государь не пожелал ввести в курс дела, хотя отношения их были вполне дружественные и доверительные. Не исключено, что Иван Васильевич просто не захотел лишний раз трепать нервы себе и своим близким, но в окружении Софии и Василия многие усмотрели в этом скрытую угрозу. Конечно, началось живейшее обсуждение, и дообсуждались даже до того, что нужно убить Дмитрия, а Василию уйти из Москвы, собрать войско, захватить в Белоозере и Вологде филиалы великокняжеской казны и... Что нужно было делать дальше, никто не знал, потому что все это были лишь разговоры, ибо в итоге всех рассуждений неизбежно оказывалась война с самим государем. Но сторонники Дмитрия постарались, чтобы Ивану Васильевичу эту говорильню при дворе великой княгини представили в виде заговора. Да к тому же как раз в это время разбирались с несколькими бабами, которых задержали в дворцовых покоях с какими-то травами - то ли целебными, то ли для ворожбы, то ли еще какими. Словом, доложили государю столь умело, сколь быстро и умело вели назначенное им в страшном гневе расследование. Баб-травниц ночью утопили в Москва-реке, шестерых из ближайшего окружения Василия казнили, остальных побросали в тюрьмы. С супругой государь общаться перестал, к сыну приставил стражу, и Василий то ли под домашним арестом, то ли под надзором находился больше года.
4 февраля 1498 года Дмитрий в неполных 15 лет в Успенском соборе был венчан на великое княжение Владимирское и Московское «по древнему цареградскому чиноположению». Время шло, государь решил налаживать отношения с семьей. Повелев пересмотреть дело о заговоре, пришел к выводу, что его ввели в заблуждение. К внуку и его матери государь заметно охладел, с супругой отношения восстановил, а Василию в неофициальной обстановке сообщил о своем решении отдать ему Новгород и Псков с титулом великого Новгородского князя. Дмитрий-внук продолжал оставаться наследником и соправителем деда, но, начав забирать в свои руки управление обширнейшими новгородскими землями, Василий существенно сузил круг его полномочий. Фактически это означало образование удельного княжества в едином Московском государстве. Со стороны руководства Боярской думы и Дмитрия последовали вполне резонные возражения. Государь Иван Васильевич в последнее время к возражениям в свой адрес равнодушным не оставался. Глава Боярской думы, и его сын лишь благодаря вмешательству церкви избежали смерти и отделались насильным пострижением и заточением в монастырь. Князю С. И. Ряполовскому 5 февраля 1499 года на льду Москва-реки публично отрубили голову. По отношению к Дмитрию никаких санкций не последовало, но Василий был официально объявлен вторым соправителем государя и великим князем Новгородским и Псковским. В этом же году московские власти провели масштабную секуляризацию церковных новгородских земель. Василий получил в свое полное распоряжение значительный фонд свободной земли, часть которого он незамедлительно начал раздавать дворянам и детям боярским, обеспечивая себе их поддержку в будущем.
Летом 1501 года Василий получил в управление Тверское княжество. 11 апреля 1502 года по явно надуманному поводу подверглись опале и были взяты под стражу Дмитрий и его мать. Государь запретил упоминать их в церковных службах, а Дмитрия называть великим князем. Через три дня Иван III сына Василия «посадил на великое княжество Владимирское и Московское и учинил его всеа Русии самодержцем». В отличие от Дмитрия, Василий принял власть через обычную церемонию «посажения на великокняжеский стол». Забегая вперед отметим, что хотя во времена своего правления Василий имел еще большую власть, чем Иван III, на прохождение обряда венчания на царство по византийскому чиноположению он так и не решился.
7 апреля 1503 года скончалась мать Василия великая княгиня София Фоминична, и в том же году, вероятно, в связи со смертью супруги, у государя появились первые признаки серьезной болезни. Василию-соправителю забот прибавилось, а вскоре появилась новая - отец решил довести до завершения свои хлопоты по женитьбе сына. Еще с 1499 года русские дипломаты по указанию государя занимались подысканием невесты Василию во владетельных домах Дании, а позже Сербии. К 1503 году стало ясно, что с невестой из Европы ничего не получается. Великая княгиня София была, конечно, в курсе дела, и выход нашли ее приближенные. Вспомнили, что в истории византийского императорского Дома бывали случаи, когда невест свозили на смотрины во дворец со всей империи. Долго раздумывали, но в конце концов так и сделали. Летом 1505 года доверенные люди «нача избира ти княжны и боярыни» по всем русским землям. В Москву свезли около 1500 девиц, из них отобрали 500 лучших, которые затем прошли интимный осмотр у дворцовых повивальных бабок. Свой выбор Василий остановил на 15-летней Соломонии, дочери незнатного дворянина Ю. К. Сабурова. 4 сентября в Успенском соборе митрополит обвенчал молодых.
К этому времени Василий, вероятно, уже знал, что своим завещанием отец передавал ему около 3/4 подвластных Москве территорий с 66 самыми значительными городами. В отличие от своих предков, которые духовными грамотами делили Москву между сыновьями, Иван III передавал сыну Москву целиком, со всеми ее доходами и подмосковными селами. И все бы хорошо, но в темнице до сих пор сидел живой и здоровый Дмитрий-внук, второй соправитель при государе. В свое время Иван Васильевич запретил поминать его имя на ектениях и литиях, называть великим князем. Но и только. Дмитрий находился под стражей лишь потому, что его мать якобы была еретичкой. Никаких обвинений ему не предъявляли, официальных сообщений о его низложении не было, и Дмитрий юридически продолжал оставаться законным наследником престола, к тому же утвержденным обрядом венчания, признанным Боярской думой и народом. Более того, в последнее время до Ивана Васильевича доходили сведения, что народ после него предпочитает видеть на престоле именно Дмитрия. Учитывая это и чувствуя, что болезнь вот-вот положит конец его земному бытию, государь попытался помириться с внуком и, не исключено, наладить его отношения с Василием. Из темницы Дмитрия доставили к ложу умирающего деда. Подробности остались неизвестными, но в завещании, позднее зачитанном во всеуслышание, имя Дмитрия не упоминалось, а сразу после смерти отца Василий приказал заковать племянника «в железа» и вновь отправить в тюрьму, где он и умер через три года.
Правление Василия III Ивановича почти во всем напоминало предыдущее. От отца он унаследовал пристрастие к строительству из камня, интерес и покровительство к иностранным архитекторам, лекарям, богословам-грекам. Василий и сам умел писать, при случае отправлял супруге записки «своей руки», но в соответствии с традицией никогда собственноручно не писал и не подписывал официальных грамот и распоряжений - эквивалентом подписи служила государственная печать. Впервые же годы его правления в Москве были воздвигнуты несколько церквей, в том числе Благовещенский собор с позолоченными куполами. К собору примыкал новый каменный царский дворец, заселенный к 1508 году. При Василии было завершено строительство каменного же Архангельского собора, куда были перенесены гробы с останками всех великих Московских князей. Ров вокруг Кремля был выложен тоже камнем, а гостиный двор обнесен каменной же стеной. Городские деревянные стены по указанию Василия III были заменены каменными в Нижнем Новгороде, Туле, Коломне и других городах. Еще одним увлечением Василия были путешествия («объезды») по своим владениям в сопровождении, естественно, бояр и солидной охраны. Причем государь ездил не на своих, а на ямских лошадях, что дало мощный толчок к развитию сети почтовых станций, или «ям», устроенной по образцу системы доставки донесений, заведенной у монголов еще во времена Чингисхана. Во время объездов великий князь охотился, вершил суд и другие управленческие дела прямо на местах.
Продолжил Василий III и основное дело отца и деда - объединение русских земель вокруг Москвы, причем все теми же в основном неправедными методами. В начале 1510 года под полную власть Москвы перешел Псков, управлявшийся до этого совместно наместником государя и местным вече, - 13 января вечевой колокол был сброшен на землю. Летом 1514 года у Литвы был отвоеван Смоленск. В 1523 году Василий, арестовав местного князя, присоединил к своим владениям Новгород-Северское княжество. К 1524 году московский протекторат над Рязанской землей сменился полным самовластием Василия III. Не церемонился он и с родственниками, особенно если была возможность поживиться их земельными владениями. Своих двоюродных братьев, детей Андрея углицкого, уморенного в тюрьме еще Иваном III, Василий не только не освободил, но и продолжал держать в оковах в переяславской тюрьме. Родные его братья ходили, что называется, по струнке, окруженные соглядатаями великого князя, доносившими в Москву о каждом их шаге. Без особых крупномасштабных военных действий Василий Иванович завершил территориальное объединение Северо-Восточной Руси с Русью Северо-Западной.
Усиление Московского государства было столь существенным, что папа римский в 1519 году даже передал Василию Ивановичу предложение официально принять титул царя. Но условием было присоединение к церковной унии, и Василий предложение отклонил. Титул его был следующим: «Великий государь Василий, божиею милостию государь всея Руси и, великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новгорода, Низовской земли и Черниговский, и Рязанский, и Волоцкий, и Ржевский, и Бельский, и Ростовский, и Ярославский, и Белозерский, и Удорский, и Обдорский, и Континский и иных». Сохранилось подробное описание посольского приема при московском дворе тех времен. В день представления государю иностранных послов в столице закрывались все лавки и мастерские с той целью, чтобы вдоль дороги, где проезжали послы, собрать как можно больше людей. В Кремле у самой лестницы, что вела в приемные палаты, имел право сходить с коня только великий князь, поэтому послы спешивались на некотором расстоянии от нее, шли дальше пешком, а когда поднимались до середины лестницы, навстречу им начинали выходить московские чиновники все более и более высокого ранга, обменивавшиеся с послами рукопожатиями и поцелуями. Все вместе шли в приемную палату, где уже сидел великий князь со знатнейшими боярами. При входе послов бояре вставали, и один из них докладывал продолжавшему сидеть великому князю о послах. Если присутствовали братья великого князя, они не вставали, но снимали головные уборы. Государь сидел на возвышенном месте с непокрытой головой, справа на скамье лежал его головной убор, слева - посох, украшенный крестом, на стене висел образ в богатой ризе. Толмач переводил посольские речи, при упоминании имен государей, от которых прибыли послы, великий князь в знак уважения вставал, а по окончанию речей спрашивал об их здоровье. После этого послы подходили к целованию руки и по приглашению государя садились на специальную скамью напротив, предварительно поклонившись ему и на все четыре стороны (бояре на это время вставали). Затем представлявший послов боярин перечислял, какой посол и с какими подарком бьет челом. Дьяк записывал имена дарителей и их подарки, ритуал представления послов на этом заканчивался, и чуть погодя государь обращался к послам с приглашением к обеду.
Столы в обеденном зале стояли кругом, в середине находился поставец с серебряными и золотыми бокалами. Когда послы входили, великий князь с боярами уже сидели за накрытыми столами. Бояре вставали, послы кланялись на все стороны и занимали за столом место, на которое им рукой указывал великий князь. На скамье и столе по обе стороны государя на ширину распростертых рук оставалось свободное пространство. Если на обеде присутствовали его братья, то старший садился справа, младший - слева. За ними, тоже через свободное пространство, - служилые князья, бояре и приглашенные, уже рядом друг с другом. Послы сидели на другой стороне круга напротив великого князя, слева и справа от них через свободное пространство, как у государя, - свита послов и русские чиновники, с ними непосредственно работающие. В начале обеда государь из своих рук передавал послам хлеб, что означало благосклонность, причем и послы, и все присутствующие, кроме государя и его братьев, вставали. Послы в ответ кланялись государю и на все стороны. В процессе обеда государь от себя посылал и другие кушания, что тоже означало благосклонность и сопровождалось вставанием и поклонами получившего блюдо, но все остальные сидели. Посылка соли означала любовь и дружбу. Великий князь через толмача переговаривался с послами, а для обозначения особой симпатии к какому-либо правителю пил за его здоровье. Все эти уважительные церемонии занимали много времени, обед продолжался по три-четыре часа, непривычные иностранные послы чрезвычайно утомлялись, да и государь обычно после обеда уже не занимался никакими делами.
Приемы иностранных послов, другие дворцовые торжества и церемонии позволяли на какое-то время отвлечься от текущих дел. Но обстановка на русских границах высшим управленческим структурам особо расслабляться не позволяла. К началу 20-х годов обострились отношения с казанскими и крымскими татарами. В Крымской орде после смерти Менгли-Гирая, давнего союзника Москвы, на правлении утвердился Мухаммад-Гирай (Мухаммед-Гирей). При нем Орда начала регулярные и опустошительные набеги как на русские южные, так и на литовские земли, а в 1520 году Крым и Польша договорились на будущее о совместном нападении на Московское государство. Весной 1521 года в Казани местная знать свергла московского ставленника касимовского хана Шах-Али и возвела на трон Сахиб-Гирая, младшего брата крымского хана. Московский воевода был ограблен, выслан из города, часть его свиты перебита, а вскоре казанские отряды начали грабительские набеги на приграничные с ханством русские территории. Набеги эти хотя и были неприятны, но особой опасности не представляли - по большому счету силы Москвы и Казани были несопоставимы. Но, судя по всему, братья Гираи действовали по совместному плану.
В конце июня 1521 года крымские отряды во главе со своим ханом форсировали Оку, разбили часть московских полков у Серпухова; с другими в бой ввязываться не стали, обошли их и изгоном ворвались в самый центр Московии. Вместе с татарами шел большой литовский отряд и днепровские казаки. Стремительный переход плавно перешел в грабеж ближайших к столице сел и монастырей. Василия III набег крымчан застал врасплох, крупных военных сил под рукой не было. Поручив оборону Москвы своим воеводам, Василий ушел в Волоколамск собирать войско. Чтобы выиграть время, он распорядился начать с Мухаммад-Гираем переговоры. Хан соглашался снять осаду Москвы и уйти восвояси при условии получения от великого князя официальной грамоты в том, что Василий III признает себя данником Орды, какими были его предки, и обязуется выплачивать дань. Требование для Василия было, конечно, унизительным, но дела в Подмосковье складывались не лучшим образом. Брат Андрей со своими полками к Москве пробиться не смог, а в Серпухове, где был назначен, сбор основного войска, воеводы перессорились между собой. Не знал Василий и самого главного: к нападению на Крым готовилась Астраханская орда, Мухаммад-Гирай уже получил об этом донесение и готовился возвращаться на защиту своих земель.
Осада Москвы продолжалась чуть более двух недель, и как только хан получил от Василия III требуюмую грамоту, его отряды начали отход на юг, как обычно, грабя и угоняя в плен население. Под Рязанью татары остановились на несколько недель, продали часть пленных их состоятельным друзьям, родственникам и, ссылаясь на грамоту великого князя, потребовали от рязанского наместника продовольствие на обратный путь. Наместник попросил предъявить грамоту, а когда ее доставили, затворился в крепости и открыл по татарам ураганный пушечный огонь. Времени на осаду у хана уже не было. 12 августа 1521 года он поспешил на защиту своих становищ в Крыму и без московской грамоты, и без продовольствия. Через несколько недель Мухаммад-Гирай был убит ногайцами, его преемник потребовал от Москвы дань в сумме около 1800 рублей, ничего не получил, и на этом вопрос с данью был закрыт навсегда. Вину за все случившееся Василий III возложил на бояр, а один из воевод был заключен в тюрьму. Татары казанские пыл свой поумерили. В 1524 и 1530-х годах Василий Иванович предпринял достаточно крупномасштабные походы на Казань, но в общем и целом ситуация осталась на прежнем уровне. Наконец в 1531 году Москве удалось посадить на казанский престол своего союзника.
Факт внезапности появления крымских татар под стенами Москвы заставил государя и его ближайшее окружение задуматься о наследнике престола. В почти 20-летнем браке с Соломонией детей у Василия Ивановича не было, и надеяться на их появление не приходилось. В такой ситуации претендентом на престол становился следующий за Василием по старшинству брат Юрий, удельный дмитровский князь. С ним у государя уже давно сложились неприязненные отношения, хотя на людях братья этого не показывали. Боярская дума к Юрию тоже симпатий не питала: приди он к власти - все высшие чиновничьи посты в Москве заняли бы дмитровские бояре. К 1523 году относится первое сообщение о том, что Василий Иванович стал «думать» с боярами о разводе с бесплодной супругой и о втором браке с целью обеспечить продолжение своей династии. Думать было о чем. По строго соблюдавшейся на Руси традиции второй брак православного христианина был возможен только в двух случаях: смерть первой супруги или ее добровольный уход в монастырь. Соломония на здоровье не жаловалась и в расцвете сил уходить в монастырь не собиралась. Покушаться на ее жизнь было нельзя - разговоры о проблеме с наследником давно уже ходили по всему государству. Тогда с согласия митрополита Даниила государь 23 ноября 1525 года повелел начать расследование о колдовстве своей жены, или, выражаясь современным языком, фабриковать против нее дело. Брат Соломонии дал показания, что она, дабы вернуть любовь мужа, прибега ла к услугам ворожеи и обрызгивала заговоренной водой его «порты» (Порты - верхняя одежда, отсюда - портной. Портки - подштаники, кальсоны). Улика по тем временам была неопровержимая, и следствие закончили в неделю. Соломонию насильно постригли в монахини под именем Софьи и отправили в Суздаль в Покровский девичий монастырь, где она прожила еще 17 лет.
21 января 1526 года почти 47-летний Василий Иванович сочетался вторым браком с 16 (17)-летней княжной Еленой Васильевной Глинской. В источниках сохранилось описание этих брачных торжеств. В палате для жениха и невесты были празднично убраны два кресла: места для сидения накрыты бархатом и камками, сверху лежали изголовья шитые, на изголовьях - по сороку соболей, третьим сороком опахивали новобрачных. Рядом стоял накрытый скатертью стол с калачами и солью. Невеста шла из своих хором в сопровождении жены тысяцкого, двух свах и боярынь. Перед ними шли бояре, сразу за ними несли две свечи и каравай, на котором лежали деньги. В палате Елену усадили на невестино место, на место жениха села ее младшая сестра, к государю-жениху послали сказать, что все готово к церемонии, а провожатые невесты расселись по своим местам. Со стороны жениха первым, как полагалось, пришел следующий за ним по старшинству брат Юрий Иванович. Он рассадил за столами всех приглашенных и послал сказать жениху: «Время тебе, государю, идти к своему делу». Великий князь, войдя в палату в сопровождении тысяцкого и двух бояр, поклонился образам, поднял со своего места невестину сестру, сел и, выждав, пока все успокоятся, велел священнику читать молитву, во время чего жена тысяцкого поочередно расчесывала жениху и невесте волосы. По окончании молитвы от горящих богоявленских свечей зажгли женихову и невестину свечи, положили на них обручи и обернули соболями. Закончив с прическами жениха и невесты, жена тысяцкого надела на голову невесты кику, прикрепила к ней покров, осыпала молодых хмелем и опахнула соболями. Благословлясь, дружка князя нарезал печености и сыры, его помощники разнесли все это на блюдах жениху, невесте и гостям. В это же время дружка невесты одаривал гостей столовыми полотенцами, шитыми или украшенными ею собственноручно.
Перекусив, жених и невеста в сопровождении гостей отправились в соборную Успенскую церковь венчаться, перед санями с молодыми несли зажженные свечи и караваи. После обряда венчания митрополит подал жениху и невесте вино в стеклянных бокалах. Выпив вино, жених по обычаю разбил бокал об пол, растоптал осколки ногой, потом осколки собрали и тоже по обычаю бросили в реку. Затем молодые сели у специального столба, где полагалось принимать поздравления. Певчие дьяки все это время на обоих клиросах пели новобрачным многолетие.
Вернувшись из Успенского собора, великий князь объехал близлежащие городские монастыри, церкви и вслед за этим все сели за праздничный стол. Перед новобрачными поставили запеченную курицу. Для еды за столом она не предназначалась, и через некоторое время дружка отнес ее к постели молодоженов. По окончанию пиршества Василий и Елена перешли в спальню, где жена тысяцкого, надев на себя две шубы, одну - как обычно, а другую навыворот, осыпала молодоженов хмелем, а сваха и дружки покормили их курицей. Кровать стояла на тридевяти ржаных снопах, подле нее в головах в кадке с пшеницей стояли горящие свечи и лежали караваи. С начала пиршества и до утра вокруг дворца с саблей наголо ездил конюший (старший боярин). На другой день молодых отвели в баню, потом у постели кормили кашей.
Предки Елены Глинской вели начало своего рода от самого Мамая и в свое время осели в Литве. Елена с малых лет росла сиротой под опекой своего родного дяди князя Михаила Львовича Глинского; известного в Европе воина-авантюриста, успевшего послужить Германской империи, Ордену крестоносцев и Литве. Ввиду постоянной занятости Михаила Львовича Елена жила, обучалась и воспитывалась в семье его брата Василия, где преобладали немецкие культурные традиции. В 1508 году после неудачи заговора против Сигизмунда I Михаил Глинский был вынужден покинуть Литву. Вместе с ним в Россию переехали его ближайшие друзья, окружение и все родственники, в том числе и семья Василия Львовича с Еленой. В России Михаил Глинский продолжил военную карьеру, был не на последних ролях в походах 1512-1514 годов на Смоленск, но вскоре по обвинению в государственной измене был осужден на пожизненное заключение. После свадьбы Василия III и племянницы Михаил Львович еще около года пребывал в тюрьме, потом был помилован и постепенно восстановил свои позиции в обществе.
В семье Василия Львовича Елена получила весьма широкое для тех времен образование, а от природы обладала острым умом. Отзывы о характере великой княгини были весьма не лестными. Вероятно, на характере сказывались сильные боли половины головы и уха, которыми Елена страдала с детства. Из переписки Василия Ивановича с супругой видно, что по великокняжеским делам он с ней никогда не советовался и не счел нужным делать этого даже при составлении завещания перед своей кончиной. Возможно, это было связано с юным возрастом Елены, а возможно, государь просто следовал старинному обычаю, не допускавшему участия женщин в делах правления. Но определенное влияние на мужа Елена, безусловно, имела, ибо в угоду молодой жене Василий Иванович, по словам Карамзина, «обрил себе бороду и пекся о своей приятной наружности».
Наследника пришлось ждать более четырех лет. Все это время государь с супругой периодически предпринимали традиционные для тех времен мероприятия, призванные ускорить рождение ребенка: поездки на богомолье, принятие обетов, акты благотворительности и пр. Наконец 25 августа 1530 года Елена родила сына Ивана (буд. в. к.), а в 1532 году - Юрия. Когда наследнику исполнился один год, в Москве и Новгороде Великом по указанию Василия III были возведены обетные храмы, и братья государя, удельные князья Юрий и Андрей, подписали с ним новые договоры, в которых обязались, как выражались в то время, не искать под своим старшим братом и его сыном Иваном великого княжения.
Никаких возражений со стороны братьев не было. Да и не мудрено. Австрийский барон Герберштейн был поражен тем «рабством», которым Василий III «одинаково гнетет» и рядовых дворян, и самых влиятельных, знатных людей. Чертами характера Василий Иванович отчасти напоминал отца, но в большей степени отрицательными его чертами - те же бессердечность, деспотичность, жестокость, неприятие никаких и ни с чьей стороны возражений. Никто не смел осуждать никаких, даже дурных поступков государя. Когда он, понеся большие потери, возвращался из похода, все должны были говорить, что государь не потерял ни одного человека и прославлять его подвиги, хотя Василий Иванович воинским талантом и личным мужеством никогда не отличался. По отношению к людям государь был крайне неуравновешенным: благорасположение с его стороны в любой момент и без всякой причины могло смениться опалой, и наоборот. Более того, он не стеснялся присваивать любое приглянувшееся ему имущество своих подданных, а в бесцеремонности и изощренности способов присвоения превзошел своего отца. Даже родовитые и знатные люди не могли быть спокойными за свои вотчины, а уж о мелочах и говорить не приходилось. Так, к примеру, у вернувшихся от императора Карла V русских послов Василий отобрал все подарки, которыми Император и его брат по традиции одарили лично послов помимо даров, предназначенных для самого московского государя.
Подобно отцу, политиком Василий III был расчетливым и осторожным. Но боярам и высшим сановникам, в отличие от родителя, не доверял, скрепляя их службу не предусмотренными никакими традициями клятвенными записями в специальной книге. К себе же государь приблизил лишь немногих советников из дьяков и незнатных людей. Чиновники в разговорах между собой часто сетовали, что Василий Иванович даже важнейшие государственные вопросы решает в узком кругу своих любимцев, а не обсуждая их с Боярской думой, как того требовал обычай и интересы дела. На склоне лет государь стал тяготиться мирской суетой, управленческими делами и втайне, о чем знали лишь немногие духовные лица, помышлял о пострижении в монахи в Кирилло- Белозерском монастыре.
Поздней осенью 1533 года на охоте под Волоколамском Василий Иванович занемог. На левом бедре ближе к колену образовался большой нарыв, из которого вскоре вышло много гноя и часть стержня. Почувствовав облегчение, Василий продолжил охоту, но через несколько дней вынужден был слечь в постель - рана воспалилась, издавала смрад и причиняла сильнейшую боль. Приехавшие из Москвы лекари применили традиционные для таких случаев припарки. Не помогло, Василию становилось все хуже, и он приказал везти себя в столицу. Рана не увеличивалась, но дух от нее был тяжелый – начались гангрена и общее заражение крови.
По приезду в Москву у государя отнялась правая рука и появились трудности с речью. Чувствуя, что с болезнью уже не справиться, Василий призвал брата Андрея, четырех своих ближних доверенных людей, казначея и в их присутствии продиктовал завещание, которым «приказа великое княжие сыну своему большому князю Ивану и нарече его сам при своем животе великим князем и приказа его беречи до пятнадцати лет своим боярам немногим». Присутствующие и были этими самыми «немногими боярами» - опекунским, или регентским, советом при наследнике-ребенке. По ходу совещания государь добавил в совет еще трех лиц, в их числе М. Я. Глинского, на которого была возложена персональная ответственность за безопасность великой княгини и сына-наследника. Опекуны поставили свои подписи под завещанием, целовали крест на верность наследнику, и государь заверил текст завещания своей большой печатью. Потом Василий Иванович созвал Боярскую думу для ознакомления со своими последними решениями. Незадолго до смерти у постели государя еще раз собрался опекунский совет. Обсуждали, вероятно, детали, и, отпустив всех, Василий оставил при себе трех особо доверенных: М. Л. Глинского, М. Ю. Захарьина, И. Ю. Шигону-Поджогина. Им он дал указания, по организации дальнейших взаимоотношений между великой княгиней и Боярской думой. И лишь когда наступил кризис и стало ясно, что жить государю осталось считанные часы, он пригласил для прощания супругу.
Выше упоминалось, что к концу правления Василий III с немногими особо доверенными священниками уже обсуждал возможность своего пострижения в монахи. Теперь, зная, что болезнь ему не осилить, государь втайне от Думы начал готовиться к постригу, посвятив в замысел лишь своего любимца Шигону-Поджогина и дьяка М. Путятина. Последние его намерений не одобрили, их поддержали другие члены опекунского совета и думские бояре, которым позже государь тоже объявил о своем желании. Возможно, бояре не хотели, чтобы Василий III нарушил традицию, по которой со времен образования Московского великого княжества его правители монашеский постриг перед смертью не принимали. Но скорее всего они учитывали немалый политический риск: в случае выздоровления государь уже не смог бы вновь занять престол как расстрига. По традиции умирающий великий князь поступал на попечение митрополита, который должен был позаботиться о его душе. Не встретив поддержки у бояр, Василий обратился к митрополиту Даниилу с просьбой возложить на него, хотя бы на мертвого, иноческие одежды, «бе бо издавна желание мое». Достоверных сведений об исполнении желания великого князя не сохранилось.
В ночь с 3 на 4 декабря 1533 года Василий III Иванович скончался. Похоронили его в каменном гробу рядом с отцом в новом московском Архангельском соборе.