«Я этой находки ждал двадцать лет!»

Есть странная закономерность в том, что большие открытия совершаются в будничной, начисто лишенной не только какого-то величия, но даже и малой торжественности обстановке. Архимед сидел в ванне, когда его осенило понимание закономерностей взаимодействия жидкости и помещенного в нее твердого тела. Ньютон обязан открытием закона всемирного тяготения падению переспелого яблока. Великая периодическая система элементов явилась Д. И. Менделееву во сне, и он записал ее, поднявшись с постели, едва одетый...

День 26 июля 1951 года был обычным в длинной череде рабочих будней Новгородской археологической экспедиции. Продолжалась тяжелая, не первый год ведущаяся работа. Она  приносила  много находок,  но  эти следы  материальной культуры древности, при всей неожиданности каждой конкретной находки, все же были... ожидаемы. Они лишь дополняли картину известного новыми штрихами, являлись камешками в огромной мозаике, общие контуры которой были известны ученым.

Но 26 июля 1951 года сместились многие традиционные представления.

Все началось, как рассказывает советский археолог Валентин Лаврентьевич Янин, со спора начальников двух участков, на которые делился большой археологический раскоп: кому срывать лопатами земельную бровку-границу, разделявшую участки. Поспорили, и один, ловкий и говорливый, доказал, что ато не его дело. Знай он, что покоится под невзрачной узкой грядкой сухой земли, конечно сам бы схватил лопату, а не будь ее — руками раскопал бы и просеял землю. Под этой бровкой 500 лет лежала, ждала своего часа берестяная грамота, навсегда получившая в науке порядковый номер 1. Ее нашла молодая работница Нина Федоровна Акулова. Когда через несколько минут грамоту передали руководителю экспедиции Артемию Владимировичу Арциховскому, он от волнения слова не мог сказать, а совладав с собой, крикнул, как свидетельствуют очевидцы, «не своим голосом»: «Премия — сто рублей! Я этой находки ждал двадцать лет!»

Так совершилось одно из самых значительных открытий отечественной археологии. Не золотые маски, не усыпанные драгоценными камнями саркофаги, не курганы, набитые сокровищами... Невзрачные рваные куски свернутой бересты... Но нет цены этим свидетельствам древней жизни нашего народа.

В первой грамоте, точнее, в сохранившихся фрагментах был прочитан перечень повинностей, которые шли с нескольких сел в пользу какого-то Фомы. Потом появилась вторая, третья, десятая, сотая...

Через берестяные грамоты ученым открылся внутренний мир древнего Новгорода. Перечни повинностей, памятные записки о долгах, распоряжения по хозяйству, предложения о вступлении в брак, угрозы, жалобы, обращения в суд, завещания, просьбы, молитвы, приказы, договоры, детские упражнения в письме и счете, распоряжения Совета новгородских господ, письма-донесения о борьбе с иноземцами... Жизнь во всех проявлениях, полная разнозвучащих голосов.

В новом свете предстают теперь и давно известные былинные запевы. Учеба грамоте была широко распространена, потому и в сказаниях о ней упоминается как о деле обычном:

Будет Васинька семи годов, Отдавала матушка родимая, Матера вдова Амелфа Тимофеевна Учить его грамоте. А грамота ему в наук пошла. Присадили пером его писать — Письмо Василью в наук пошло...

Так учился грамоте былинный удалец новгородец Василий Буслаев. И учение даром не пропало — пригодилось, когда Василий задумал собирать дружину. Он начал дело с составления многочисленных «ярлыков скоропищатых», которые разослал во все улицы и переулочки Новгорода. Прочитав их, пришли на широкий двор Буслаева его сподвижники — и крепкоголовый Костя Новоторженин, и братья-боярченки Лука да Мрсей, и семь «братов Сбродовичей» — всего тридцать человек без единого...

Число найденных берестяных грамот (а именно такими были скорее всего и «ярлыки» Василия Буслаева) увеличивается непрерывно, сейчас их уже более шести сотен — таков итог 30 лет непрерывных работ Новгородской экспедиции. Растет число упомянутых в них людей — их уже тысячи, — деревень, рек, событий, дел. «И можно искренне позавидовать будущим историкам, — считает В. Л. Янин. — Они, сосредоточив в своих руках тысячи берестяных писем, будут знакомы с доброй половиной средневековых новгородцев и услышат от них ответ на любой вопрос, встающий в процессе исследования. Для них стена столетий рухнет и взору предстанет живая картина средневекового города, сверкающего сотнями красок и наполненного шумом тысячи голосов».

Все разнообразнее становится этот слышимый внимательному исследователю гомон древнего новгородского люда, навсегда запечатленный грамотами. Многое в истории Новгорода и всей Древней Руси благодаря им проясняется, видится четче и рельефнее. Но вместе с тем грамоты ставят новые вопросы. Ведь каждая из них — уникальный человеческий документ и почти каждая — загадка, требующая для истолкования широких знаний, настойчивости, остроумия. О решении таких задач, связанных с расшифровкой, толкованием и объяснением грамот, ярко рассказал в своей замечательной книге «Я послал тебе бересту» руководитель Новгородской археологической экспедиции Валентин Лаврентьевич Янин, давший объяснения сотням грамот. Но загадок осталось немало — хватит многим пытливым умам. Когда листаешь 7-томное академическое издание «Новгородские грамоты на бересте» и внимательно вчитываешься в древние, чаще всего отрывочные (только четверть найденных грамот сохранилась целиком, остальное—фрагменты) тексты, вопросы возникают один за другим. На какие-то ответ уже дан, а другие загадки еще только ждут его...

Вот, например, грамота № 311, найденная в 1957 году возле мостовой Великой улицы.

По начертанию букв и месту залегания она уверенно датируется рубежом XIV и XV веков. Перевод ее не представил большого труда: «Господину своему Михаилу Юрьевичу крестьяне твои Череншане челом бьют, те что ты отдал деревеньку Климецу Опарину. А мы его не хотим. Не суседний человек. Своевольно поступает».

Кто такой Михаил Юрьевич, определилось сразу: так звали сына знаменитого новгородского посадника Юрия Онцифо-ровича. Было знакомо и название местности Череншани: оно уже встречалось в другой грамоте, адресованной, кстати, тому же Михаилу Юрьевичу.

А вот кто такой по своему социальному положению Климец Опарин? В каких отношениях находился он с крестьянами-череншанами? А. В. Арциховский предположил, что Климец — мелкий вассал могущественного посадничьего сына, получивший от своего хозяина деревню во временное владение. Почему временное?

Потому что в случае полной и окончательной передачи, считал ученый, крестьяне уже не могли бы жаловаться Михаилу Юрьевичу. А доводы, выдвинутые черенша-нами, А. В. Арциховский объяснил следующим образом. «Не суседний человек», — очевидно, Климец слишком далеко живет. И к тому же «своевольно поступает». Но отдаленность местожительства феодала вряд ли могла служить причиной такой резкой отрицательной реакции крестьян (к слову сказать, далеко от череншан жил и Михаил Юрьевич). Эта отдаленность часто бывала даже выгодна крестьянам, так как при этом ослабевал контроль со стороны феодала, что увеличивало возможности утайки части выращенного урожая от владельца и уменьшало поборы.

Через 10 лет после находки грамота привлекла внимание крупнейшего знатока русского средневековья, академика Льва Владимировича Черепнина. Он дал фразе «не суседний человек» другое толкование. Челобитчики, по его мнению, «считают, что Климец Опарин не имеет права владеть деревней, так как он не является совладельцем земли, принадлежащей Михаилу Юрьевичу». Но и такое прочтение сразу вызывает сомнение: можно ли поставить знак равенства между понятиями «не суседний человек» и «не совладелец»?

Третий исследователь грамоты, В. Л. Янин, склонился к объяснению Л. В. Черепнина, считая, что крестьяне-черен-шане соглашаются подчиниться лишь «суседнему» человеку, то есть компаньону Михаила Юрьевича, и потому отвергают Климеца, который как-то завладел деревней.

Таким образом, историками высказаны два мнения о том, кто такой Климец Опарин: мелкий вассал Михаила Юрьевича или мелкий самостоятельный владелец, купивший деревеньку. Однако ключевая фраза грамоты — «не суседний человек» — осталась при этом не вполне понятной. А полное и непротиворечивое истолкование грамоты можно дать, если признать Климеца не мелким феодалом, а... крестьянином-новоприходцем, который, договорившись с Михаилом Юрьевичем, обосновался в пустовавшей деревеньке по соседству с череншанами!

Тогда недовольство крестьян и их доводы выступят как взаимосвязанные части одного целого. Климец Опарин — «не суседний человек» — оказался плохим соседом, то есть членом крестьянской общины, поскольку выступил своевольным, не считающимся с интересами  других  хозяином.  Вероятнее  всего  это своеволие касалось пользования какими-то общинными угодьями — охотничьими,   рыболовными,   лесными   или   луговыми. Неизвестно, пошел ли Михаил Юрьевич навстречу требованиям крестьян, отказавшихся принять в свой круг своевольного хозяйчика. Не исключено, что он вынужден был согласиться: в противном случае, воспользовавшись существовавшим тогда правом крестьянского выхода, от него могли уйти другие земледельцы.

А вот другой пример. В 1954 году там же, у мостовой на Великой улице, на глубине в 5 метров 58 сантиметров были найдены   несколько   кусков   разорванной   грамоты,   относящейся к XII веку. Когда их сложили, получились обрывки письма, в котором можно прочесть лишь несколько слов: «От Прокши к Нестеру. Не ходь ко Шедре...». Прокша и Нестер уже были известны ученым. В одной из ранее найденных грамот Прокша не советовал Нестеру платить виру — судебный штраф за убийство: «От Прокши к Нестеру. Шесть гривен плати, а виры не плати...». Этот совет-указание Нестеру, который то ли сам является убийцей, то ли, может быть, представляет в суде интересы совершившего преступление Прокши, тоже сохранился не целиком, далее на обрывке можно разобрать лишь слова «на плот» да начало двух имен: «Домит...» (Домитрей?) и «Жиро...» (Жирослав?). Скорее всего в грамоте после указания не платить виры и не сознаваться, таким образом, в убийстве разъяснялись подробности схватки, случившейся, возможно, на плоту. Но это только предположение. И вот следующая грамота: «От Прокши к Нестеру. Не ходь ко Шедре...». А дальше вновь неясно, о чем речь, несвязанные обрывки.

Все ученые увидели в Шедре женщину. Других объяснений не было. «Имя Шедра (по-видимому, женское), — писал А. В. Арциховский, — встречено впервые». Но дальше мнения разошлись. Некоторые усмотрели в короткой фразе драматическую любовную историю и решили, что влюбленный Прокша угрожает Нестеру из ревности: «Не ходи к Шедре!» А может быть, полагали другие, стоит рассудить иначе, помня о предыдущей грамоте. Вдруг убийце Нестеру подготовлена у Шед-ры западня мстительными родственниками убитого? Тогда мы имеем дело не с угрозой, а с заботливым предупреждением друга-сообщника.

Есть и третье толкование. Может, Шедра вовсе и не женское имя, а... географическое название — река, деревня, местность. Была ведь в древней Новгородчине речка Шидрова! А может, это видоизмененное название Жедрицкого погоста, известного по писцовым книгам XVI века? И тогда Прокша вовсе не влюбленный в Шедру новгородец, пославший Нестеру письмо с угрозой-предупреждением, а верный сообщник Нестера, предостерегающий его от поездки в место, где затаилась опасность...