Немедленно послали к Гетману спросить, друг ли он Москве
или неприятель? "Желаю не крови вашей, а блага России, - отвечал
Жолкевский: - предлагаю вам державство Владислава и гибель Самозванца".
Дали взаимно аманатов: вступили в переговоры, на Девичьем поле, в шатре, где
Бояре, Князья Мстиславский, Василий Голицын и Шереметев, Окольничий Князь
Мезецкий и Дьяки Думные Телепнев и Луговской с честию встретили Гетмана,
объявляя, что Россия готова признать Владислава Царем, но с условиями,
необходимыми для ее достоинства и спокойствия. Дьяк Телепнев, развернув
свиток, прочитал сии условия, столь важные, что Гетман ни в каком случае не
мог бы принять их без решительного согласия Королевского: Король же не только
медлил дать ему наказ, но и не ответствовал ни слова на все его донесения
после Клушинского дела, заботясь единственно о взятии Смоленска и с гордостию
являя Гетмановы трофеи, знамена и пленников, Шеину непреклонному! Жолкевский,
равно смелый и благоразумный, скрыв от Бояр свое затруднение, спокойно
рассуждал с ними о каждой статье предлагаемого договора: отвергал и
соглашался Королевским именем. Выслушав первое требование, чтобы Владислав
крестился в нашу Веру, он дал им надежду, но устранил обязательство, говоря:
"да будет Королевич Царем, и тогда, внимая гласу совести и пользы
Государственной, может добровольно исполнить желание России". Устранил,
до особенного Сигизмундова разрешения, и другие статьи: "1) Владиславу
не сноситься с Папою о Законе; 2) утвердить в России смертную казнь для
всякого, кто оставит Греческую Веру для Латинской; 3) не иметь при себе более
пятисот Ляхов; 4) соблюсти все титла Царские (следственно Государя Киевского
и Ливонского) и жениться на Россиянке"; но все прочее, как согласное с
договором Салтыкова и Волуева, было одобрено Жолкевским. хотя и не вдруг: ибо
он с умыслом замедлял переговоры, тщетно ожидая вестей от Короля; наконец уже
не мог медлить, опасаясь нетерпения Россиян и своих Ляхов, готовых к бунту за
невыдачу им жалованья, - и 17 Августа подписал следующие достопамятные
условия:
"1) Святейшему Патриарху, всему Духовенству и
Синклиту, Дворянам и Дьякам Думным, Стольникам, Дворянам, Стряпчим, Жильцам и
городским Дворянам, Головам Стрелецким, Приказным людям, Детям Боярским,
гостям и купцам, стрельцам, Козакам, пушкарям и всех чинов Служивым и
Жилецким людям Московского Государства бить челом Великому Государю
Сигизмунду, да пожалует им сына своего, Владислава, в Цари, коего все
Россияне единодушно желают, целуя святый крест с обетом служить верно ему и
потомству его, как они служили прежним Великим Государям Московским.
2) Королевичу Владиславу венчаться Царским венцом и
диадемою от Святейшего Патриарха и Духовенства Греческой церкви, как издревле
венчались Самодержцы Российские.
3) Владиславу-Царю блюсти и чтить святые храмы, иконы и
мощи целебные, Патриарха и все Духовенство; не отнимать имения и доходов у
церквей и монастырей; в духовные и святительские дела не вступаться.
4) Не быть в России ни Латинским ни других исповеданий
костелам и молебным храмам; не склонять никого в Римскую, ни в другие веры, и
Жидам не въезжать для торговли в Московское Государство.
5) Не переменять древних обычаев. Бояре и все чиновники,
воинские и земские, будут, как и всегда, одни Россияне; а Польским и
Литовским людям не иметь ни мест, ни чинов: которые же из них останутся при
Государе, тем может он дать денежное жалованье или поместья, не стесняя чести
Московских, Боярских и Княжеских родов честию новых выходцев иноземных.
6) Жалованье, поместья и вотчины Россиян неприкосновенны.
Если же некоторые наделены сверх достоинства, а другие обижены, то
советоваться Государю с Боярами и сделать, что уложат вместе.
7) Основанием гражданского правосудия быть Судебнику,
коего нужное исправление и дополнение зависит от Государя. Думы Боярской и
земской.
8) Уличенных Государственных и гражданских преступников
казнить единственно по осуждению Царя с Боярами и людьми Думными; имение же
казненных наследуют их невинные жены, дети и родственники. Без сего
торжественного суда Боярского никто не лишается ни жизни, ни свободы, ни
чести.
9) Кто умрет бездетен, того имение отдавать ближним его
или кому он прикажет; а в случае недоумения решить такие дела Государю с
Боярами.
10) Доходы Государственные остаются прежние; а новых
налогов не вводить Государю без согласия Бояр, и с их же согласия дать льготу
областям, поместьям и вотчинам разоренным в сии времена смутные.
11) Земледельцам не переходить ни в Литву, ни в России от господина
к господину, и все крепостным людям быть навсегда такими.
12) Великому Государю Сигизмунду, Польше и Литве утвердить
с Великим Государем Владиславом и с Россиею мир и любовь навеки и стоять друг
за друга против всех неприятелей.
13) Ни из России в Литву и Польшу, ни из Литвы и Польши в
Россию не переводить жителей.
14) Торговле между обоими Государствами быть свободною.
15) Королю уже не приступать к Смоленску и немедленно
вывести войско из всех городов Российских; а платеж из Московской казны за
убытки и на жалованье рати Литовской и Польской будет уставлен в договоре
особенном.
16) Всех пленных освободить без выкупа, все обиды и
насилия предать вечному забвению.
17) Гетману отвести Сапегу и других Ляхов от Лжедмитрия,
вместе с Боярами взять меры для его истребления, идти к Можайску, как скоро
уже не будет сего злодея, и там ждать указа Королевского.
18) Между тем стоять ему с войском у Девичьего монастыря и
не пускать никого из своих людей в Москву, для нужных покупок, без дозволения
Бояр и без письменного вида.
19) Дочери Воеводы Сендомирского, Марине, ехать в Польшу и
не именоваться Государынею Московскою.
20) Отправиться Великим Послам Российским к Государю
Сигизмунду и бить челом, да крестится Государь Владислав в Веру Греческую, и
да будут приняты все иные условия, оставленные Гетманом на разрешение его
Королевского Величества".
Итак Россияне, быв недовольны собственным желанием Царя
Василия умерить Самодержавие, в четыре года переменили мысли и хотели еще
более ограничить верховную власть, уделяя часть ее не только Боярам, в
правосудии и в налогах, но и Земской Думе в гражданском законодательстве. Они
боялись не Самодержавия вообще (как увидим в истории 1613 года), но
Самодержавия в руках иноплеменного, еще иноверного Монарха, избираемого в
крайности, невольно и без любви, - и для того предписали ему условия,
согласные с выгодами Боярского властолюбия и с видами хитрого Жолкевского,
который, любя вольность, не хотел приучить наследника Сигизмундова, будущего
Монарха Польского, к беспредельной власти в России.
Утвердив договорную грамоту подписями и печатями - с одной
стороны, Жолкевский и все его чиновники, а с другой, Бояре - звали народ к
присяге. Среди Девичьего поля, в сени двух шатров великолепных, стояли два
олтаря, богато украшенные; вокруг олтарей Духовенство, Патриарх, святители с
иконами и крестами за Духовенством Бояре и сановники, в одеждах блестящих
серебром и золотом; далее бесчисленное множество людей, ряды конницы и
пехоты, с распущенными знаменами, Ляхи и Россияне. Все было тихо и чинно.
Гетман с своими Воеводами вступил в шатер, приближился к олтарю, положил на
него руку и дал клятву в верном соблюдении условий, за Короля и Королевича,
Республику Польскую и Великое Княжество Литовское, за себя и войско. Тут два
Архиерея, обратясь к Боярам и чиновникам, сказали громогласно: "Волею
Святейшего Патриарха, Ермогена, призываем вас к исполнению торжественного
обряда: целуйте крест, вы, мужи Думные, все чины и народ, в верности к Царю и
великому Князю Владиславу Сигизмундовичу, ныне благополучно избранному, да
будет Россия, со всеми ее жителями и достоянием, его наследственною
державою!" Раздался звук литавр и бубнов, гром пушечный и клик народный:
"Многие лета Государю Владиславу! Да Царствует с победою, миром и счастием!"
Тогда началася присяга: Бояре и сановники, Дворянство и купечество, воины и
граждане, числом не менее трехсот тысяч, как уверяют, целовали крест с видом
усердия и благоговения. Тогда изменники прежние, Иван Салков, Волуев и
клевреты их, ревностные участники и главные пособники договора, обнялися с
Москвитянами, уже как с братьями в общей измене Василию и в общем подданстве
Владиславу!.. Гонцы от Думы Боярской спешили во все города, объявить им
нового Царя, конец смятениям и бедствиям; а Гетман великолепным пиром в стане
угостил знатнейших Россиян и каждого из них одарил щедро, раздав им всю
добычу Клушинской битвы, коней азиатских, богатые чаши, сабли, и не оставив
ничего драгоценного ни у себя, ни у своих чиновников, в надежде на сокровища
Московские. Первый Вельможа, Князь Мстиславский, отплатил ему таким же
роскошным пиром и такими же дарами богатыми.
Одним словом, умный Гетман достиг цели - и Владислав, хотя
только Москвою избранный, без ведома других городов, и следственно незаконно,
подобно Шуйскому, остался бы, как вероятно, Царем России и переменил бы ее
судьбу ослаблением Самодержавия - переменил бы тем, может быть, и судьбу
Европы на многие веки, если бы отец его имел ум Жолкевского!
Но еще крест и Евангелие лежали на олтарях Девичьего поля,
когда вручили Гетману грамоту Сигизмундову, привезенную Федором Андроновым,
Печатником и Думным Дьяком, усердным слугою Ляхов, изменником Государства и
Православия: Сигизмунд писал к Гетману, чтобы он занял Москву именем
Королевским, а не Владиславовым; о том же писал к нему и с другим, знатнейшим
Послом, Госевским. Гетман изумился. Торжественно заключить и бесстыдно
нарушить условия; вместо юноши беспорочного и любезного представить России в
Венценосцы старого, коварного врага ее, виновника или питателя наших мятежей,
известного ревнителя Латинской Веры и братства иезуитского; действовать одною
силою с войском малочисленным против целого народа, ожесточенного бедствиями,
озлобленного Ляхами, казалось Гетману более, нежели дерзостию - казалось
безумием. Он решился исполнить договор, утаить волю Королевскую от Россиян и
своих сподвижников, сделать требуемое честию и благом Республики, вопреки
Сигизмунду и в надежде склонить его к лучшей Политике.
Согласно с договором, надлежало прежде всего отвлечь Ляхов
от Самозванца. Сей злодей думал ослепить Жолкевского разными льстивыми
уверениями: клялся Царским словом выдать Королю 300000 злотых и в течение
десяти лет ежегодно платить Республике столько же, а Королевичу 100000 -
завоевать Ливонию для Польши и Швецию для Сигизмунда - не стоять и за
Северскую землю, когда будет Царем; но Жолкевский, известив Сапегу, что
Россия есть уже Царство Владислава, убеждал его присоединиться к войску
Республики, а бродягу упасть к ногам Королевским, обещая ему за такое
смирение Гродно или Самбор в удел. Послы Гетмановы нашли Лжедимитрия в
Обители Угрешской, где жила Марина: выслушав их предложение, он сказал:
"хочу лучше жить в избе крестьянской, нежели милостию Сигизмундовою!"
Тут Марина вбежала в горницу; пылая гневом, злословила, поносила Короля и с
насмешкою примолвила: "Теперь слушайте мое предложение: пусть Сигизмунд
уступит Царю Димитрию Краков и возьмет от него, в знак милости,
Варшаву!" Ляхи также гордились и не слушали Гетмана, который, видя
необходимость употребить силу, вместе с Князем Мстиславским и пятнадцатью
тысячами Москвитян, выступил против своих мятежных единоземцев. Уже
начиналось и кровопролитие; но малочисленное и худое войско Лжедимитриево не
могло обещать себе победы: Сапега выехал из рядов, снял шапку пред
Жолкевским, дал ему руку в знак братства - и чрез несколько часов все
усмирилось. Ляхи и Россияне оставили Лжедимитрия: первые объявили себя до
времени слугами Республики; последние целовали крест Владиславу, и между ими
Бояре Князья Туренин и Долгорукий, Воеводы Коломенские; а Самозванец и Марина
ночью (26 Августа) ускакали верхом в Калугу, с Атаманом Заруцким, с шайкою
Козаков, Татар и Россиян немногих.
Гетман действовал усердно: Бояре усердно и прямодушно.
Началося беспрекословно Царствование Владислава в Москве и в других городах:
в Коломне, Туле, Рязани, Твери, Владимире, Ярославле и далее. Молились в
храмах за Государя нового; все указы писались, все суды производились его
именем; спешили изобразить оное на медалях и монетах. Многие радовались
искренно, алкая тишины после таких мятежей бурных. Многие - и в их числе
Патриарх - скрывали горесть, не ожидая ничего доброго от Ляхов. Всего более
торжествовали старые изменники Тушинские, первые имев мысль о Владиславе:
Михайло Салтыков, Князь Рубец-Мосальский и Федор Мещерский, Дворяне
Кологривов, Василий Юрьев, Молчанов, быв дотоле у Сигизмунда, явились в
столице с видом лицемерного умиления, как бы великодушные изгнанники и
страдальцы за любовь к отечеству, им возвращаемому милостию Божиею, их
невинностию и добродетелию. Они целою толпою пришли в храм Успения и
требовали благословения от Ермогена, который, велев удалиться одному
Молчанову, мнимому еретику и чародею, сказал другим: "Благословляю вас,
если вы действительно хотите добра Государству; но еси вы Ляхи душою,
лукавствуете и замышляете гибель Православия, то кляну вас именем
Церкви". Обливаясь слезами, Михайло Салтыков уверял, что Государство и
Православие спасены навеки - уверял, может быть, непритворно, желая, чего
желала столица вместе с знатною частию России: Владиславова Царствования на
заключенных условиях. Сам Гетман не имел иной мысли, ежедневными письмами
убеждая Сигизмунда не разрушать дела, счастливо совершенного добрым Гением
Республики, а Бояр Московских пленяя изображением златого века России под
державою Венценосца юного, любезного, готового внимать их мудрым наставлениям
и быть сильным единственно силою закона. Жолкевский не хотел явно властвовать
над Думою, довольствуясь единственно внушениями и советами. Так он доказывал
ей необходимость изгладить в сердцах память минувшего общим примирением,
забыть вину клевретов Самозванца, оставить им чины и дать все выгоды Россиян
беспорочных. Бояре не согласились, ответствуя: "возможно ли слугам
обманщика равняться с нами?"... и сделали неблагоразумно, как мыслил
Жолкевский: ибо многие из сих людей, оскорбленные презрением, снова ушли к
Самозванцу в Калугу. Но Гетман умел выслать из Москвы двух человек, опасаясь
их знаменитости и тайного неудовольствия: Князя Василия Голицына, одобренного
Духовенством искателя Державы, и Филарета, коего сыну желали венца народ и
лучшие граждане: оба, как устроил Гетман, должны были в качестве великих
Послов ехать к Сигизмунду, чтобы вручить ему хартию Владиславова избрания, а
Владиславу утварь Царскую, требовать их согласия на статьи договора, не
решенные Гетманом, и между тем служить Королю аманатами; ответствовать своею
головою за верность Россиян! Товарищами Филарета и Голицына были Окольничий
Князь Мезецкий, Думный Дворянин Сукин, Дьяки Луговский и Сыдавный-Васильев,
Архимандрит Новоспасский Евфимий, Келарь Лавры Аврамий, Угрешский Игумен Иона
и Вознесенский Протоиерей Кирилл. Отпев молебен с коленопреклонением в соборе
Успенском, дав Послам благословение на путь и грамоту к юному Владиславу о
величии и Православии России, Ермоген заклинал их не изменять церкви, не
пленяться мирскою лестию - и ревностный Филарет с жаром произнес обет умереть
верным. Сие важное, великолепное Посольство, сопровождаемое множеством людей
чиновных и пятьюстами воинских, выехало 11 Сентября из Москвы... а чрез
десять дней Ляхи были уже в стенах Кремлевских!
Таким образом случилось первое нарушение договора, по
коему надлежало Гетману отступить к Можайску. Употребили лукавство. Опасаяь
непостоянства Россиян и желая скорее иметь все в руках своих, Гетман склонил
не только Михаила Салтыкова с Тушинскими изменниками, но и Мстиславского, и
других Бояр легкоумных, хотя и честных, требовать вступления Ляхов в Москву
для усмирения мятежной черни, будто бы готовой призвать Лжедимитрия. Не
слушали ни Патриарха, ни Вельмож благоразумнейших, еще ревностных к
Государственной независимости. Впустили иноземцев ночью; велели им свернуть
знамена, идти безмолвно в тишине пустых улиц, - и жители на рассвете увидели
себя как бы пленниками между воинами Королевскими: изумились, негодовали,
однако ж успокоились, веря торжественному объявлению Думы, что Ляхи будут у
них не господствовать, а служить: хранить жизнь и достояние Владиславовых
подданных. Сии мнимые хранители заняли все укрепления, башни, ворота в
Кремле, Китае и Белом городе; овладели пушками и снарядами, расположились в
палатах Царских и в лучших домах целыми дружинами для безопасности. По
крайней мере не дерзали своевольствовать, ни грабить, ни оскорблять жителей;
избрали чиновников, для доставления запасов войску, и судей, для разбора
всяких жалоб. Гетман властвовал, но только указами Думы; изъявлял
снисходительность к народу, честил Бояр и Духовенство. Дворец Кремлевский,
где пили и веселились сонмы иноплеменных ратников, уподоблялся шумной
гостинице; Кремлевский дом Борисов, занятый Жолкевским, представлял
благолепие истинного дворца, ежечасно наполняясь, как в Феодорово время,
знатнейшими Россиянами, которые искали там совета в делах отечества и
милостей личных: так Гетман именем Царя Владислава дал первому Боярину, Князю
Мстиславскому, не хотевшему быть Венценосцем, сан Конюшего и Слуги. Утратив
честь, хвалились тишиною, даром умного Жолкевского! Довольные тем, что он не
впустил Сапеги с шайками разбойников в столицу, выдав ему из Царской казны
10000 злотых и склонив его идти на зиму в Северскую землю, Россияне спокойно
видели несчастного Василия в руках Ляхов: вопреки намерению Бояр удалить сего
невольного Инока в Соловки, Гетман послал его с Литовскими Приставами в
Иосифовскую обитель, чтобы иметь в нем залог на всякий случай. Россияне
снесли также избрание Ляха Госевского в предводители осьмнадцати тысяч
Московских стрельцов, которые со времен расстриги, едва не спасенного ими,
уже чувствовали свою силу и могли быть опасны для иноплеменников: Госевский
снискал их любовь ласкою, щедростию и пирами. "Упорствовал в
зложелательстве к нам, - пишут Ляхи, - только осьмидесятилетний Патриарх,
боясь Государя иноверного; но и его, уже хладное, загрубелое сердце
смягчалось приветливостию и любезным обхождением Гетмана, в частых с ним
беседах всегда хвалившего Греческую Веру, так что и Патриарх казался наконец
искренним ему другом". Ермоген был другом единственно отечества, и в
глубокой старости еще пылал духом, как увидим скоро! Утвердив спокойствие в
Москве, и заняв отрядами все города Смоленской дороги для безопасного
сношения с Королем, Гетман ждал нетерпеливо вестей из его стана; ждал
согласия души слабой на дело смелое, великое - и решительно уверял Бояр в
немедленном прибытии к ним Владислава... Но Судьба, благословенная для
России, влекла ее к другому назначению, готовя ей новые искушения и новые
имена для бессмертия! |
