Архиепископ Пимен и некоторые знатнейшие Новогородские
узники, вместе с ним присланные в Александровскую Слободу, ждали там конца
своего. Миновало около пяти месяцев, но не в бездействии: производилось
важное следствие; собирали доносы, улики; искали в Москве тайных
единомышленников Пименовых, которые еще укрывались от мести Государевой,
сидели в главных приказах, даже в совете Царском, даже пользовались особенною
милостию, доверенностию Ивана. Печатник, или Канцлер, Иван Михайлович Висковатый,
муж опытнейший в делах государственных - казначей Никита Фуников, также
верный слуга Царя и Царства от юности до лет преклонных - Боярин Семен
Васильевич Яковлев, Думные Дьяки Василий Степанов и Андрей Васильев были
взяты под стражу; а с ними вместе, к общему удивлению, и первые любимцы Ивановы:
Вельможа Алексей Басманов, Воевода мужественный, но бесстыдный угодник
тиранства - сын его, Крайчий Феодор, прекрасный лицом, гнусный душою, без
коего Иван не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в убийствах -
наконец самый ближайший к его сердцу нечестивец Князь Афанасий Вяземский,
обвиняемые в том, что они с Архиепископом Пименом хотели отдать Новгород и
Псков Литве, извести Царя и посадить на трон Князя Владимира Андреевича.
Жалея о добрых, заслуженных сановниках, Россияне могли с тайным удовольствием
видеть казнь Божию над клевретами мучителя, без сомнения невинными пред ним,
но виновными пред Государством и человечеством. Сии жестокие Царедворцы
поздно узнали, что милость тирана столь же опасна, как и ненависть его; что
он не может долго верить людям, коих гнусность ему известна; что малейшее
подозрение, одно слово, одна мысль достаточны для их падения; что губитель,
карая своих услужников, наслаждается чувством правосудия: удовольствие редкое
для кровожадного сердца, закоснелого во зле, но все еще угрызаемого совестию
в злодеяниях! Быв долго клеветниками, они сами погибли от клеветы. Пишут, что
Царь имел неограниченную доверенность к Афанасию Вяземскому: единственно из
рук сего любимого Оружничего принимал лекарства своего доктора Арнольфа Лензея;
единственно с ним беседовал о всех тайных намерениях, ночью, в глубокой
тишине, в спальне. Сын Боярский, именем Федор Ловчиков,
облагодетельствованный Князем Афанасием, донес на него, что он будто бы
предуведомил Новогородцев о гневе Царском, следственно был их
единомышленником. Иван не усомнился: молчал несколько времени и вдруг,
призвав Вяземского к себе, говоря ему о важных делах государственных с
обыкновенною доверенностию, велел между тем умертвить его лучших слуг; возвращаясь
домой, Князь Вяземский увидел их трупы: не показал ни изумления, ни жалости;
прошел мимо в надежде сим опытом своей преданности обезоружить Государя; но
был ввержен в темницу, где уже сидели и Басмановы, подобно ему уличаемые в
измене. Всех обвиняемых пытали: кто не мог вынести мук, клеветал на себя и
других, коих также пытали, чтобы выведать от них неизвестное им самим.
Записывали показания истязуемых; составили дело огромное, предложенное
Государю и сыну его, Царевичу Ивану; объявили казнь изменникам: ей надлежало
совершиться в Москве, в глазах всего народа, и так, чтобы столица, уже
приученная к ужасам, еще могла изумиться!
25 Июля, среди большой торговой площади, в Китае-городе,
поставили 18 виселиц; разложили многие орудия мук; зажгли высокий костер и
над ним повесили огромный чан с водою. Увидев сии грозные приготовления,
несчастные жители вообразили, что настал последний день для Москвы; что Иван
хочет истребить их всех без остатка: в беспамятстве страха они спешили укрыться
где могли. Площадь опустела; в лавках отворенных лежали товары, деньги; не
было ни одного человека, кроме толпы опричников у виселиц и костра пылающего.
В сей тишине раздался звук бубнов: явился Царь на коне с любимым старшим
сыном, с Боярами и Князьями, с легионом кромешников, в стройном ополчении; позади
шли осужденные, числом 300 или более, в виде мертвецов, истерзанные,
окровавленные, от слабости едва передвигая ноги. Иван стал у виселиц,
осмотрелся, и не видя народа, велел опричникам искать людей, гнать их
отовсюду на площадь; не имев терпения ждать, сам поехал за ними, призывая
Москвитян быть свидетелями его суда, обещая им безопасность и милость. Жители
не смели ослушаться: выходили из ям, из погребов; трепетали, но шли: вся
площадь наполнилась ими; на стене, на кровлях стояли зрители. Тогда Иван,
возвысив голос, сказал: "Народ! увидишь муки и гибель; но караю
изменников! Ответствуй: прав ли суд мой?" Все ответствовали велегласно:
"Да живет многие лета Государь Великий! Да погибнут изменники!" Он
приказал вывести 180 человек из толпы осужденных и даровал им жизнь, как
менее виновным. Потом Думный Дьяк Государев, развернув свиток, произнес имена
казнимых; вызвал Висковатого и читал следующее: "Иван Михайлов, бывший
Тайный Советник Государев! Ты служил неправедно его Царскому величеству и
писал к Королю Сигизмунду, желая предать ему Новгород. Се первая вина
твоя!" Сказав, ударил Висковатого в голову и продолжал: "А се
вторая, меньшая вина твоя: ты, изменник неблагодарный, писал к Султану
Турецкому, чтобы он взял Астрахань и Казань". Ударив его в другой - и в
третий раз, Дьяк примолвил: "Ты же звал и Хана Крымского опустошать
Россию: се твое третие злое дело!" Тут Висковатый, смиренный, но
великодушный, подняв глаза на небо, ответствовал: "Свидетельствуюсь
Господом Богом, ведающим сердца и помышления человеческие, что я всегда
служил верно Царю и отечеству. Слышу наглые клеветы: не хочу более
оправдываться, ибо земный судия не хочет внимать истине; но Судия Небесный
видит мою невинность - и ты, о Государь! увидишь ее пред лицом Всевышнего!"...
Кромешники заградили ему уста, повесили его вверх ногами, обнажили, рассекли
на части, и первый Малюта Скуратов, сошедши с коня, отрезал ухо страдальцу.
Второю жертвою был казначей Фуников-Карцов, друг Висковатого, в тех же
изменах и столь же нелепо обвиняемый. Он сказал Царю: "Се кланяюся тебе
в последний раз на земле, моля Бога, да приимешь в вечности праведную мзду по
делам своим!" Сего несчастного обливали кипящею и холодною водою: он
умер в страшных муках. Других кололи, вешали, рубили. Сам Иван, сидя на коне,
пронзил копием одного старца. Умертвили в 4 часа около двухсот человек.
Наконец, совершив дело, убийцы, облиянные кровию, с дымящимися мечами стали
пред Царем, восклицая: гойда! гойда! и славили его правосудие. Объехав
площадь, обозрев груды тел, Иван, сытый убийствами, еще не насытился
отчаянием людей: желал видеть злосчастных супруг Фуникова и Висковатого;
приехал к ним в дом, смеялся над их слезами; мучил первую, требуя сокровищ;
хотел мучить и пятнадцатилетнюю дочь ее, которая стенала и вопила, но отдал
ее сыну Царевичу Ивану, а после вместе с материю и с женою Висковатого
заточил в монастырь, где они умерли с горести.
Граждане Московские, свидетели сего ужасного дня, не
видали в числе его жертв ни Князя Вяземского, ни Алексея Басманова: первый испустил
дух в пытках; конец последнего - несмотря на все беспримерные, описанные нами
злодейства - кажется еще невероятным: да будет сие страшное известие вымыслом
богопротивным, внушением естественной ненависти к тирану, но клеветою!
Современники пишут, что Иван будто бы принудил юного Федора Басманова убить
отца своего, тогда же или прежде заставив Князя Никиту Прозоровского
умертвить брата, Князя Василия! По крайней мере сын-изверг не спас себя
отцеубийством: он был казнен вместе с другими.
Имение их описали на Государя; многих знатных людей
сослали на Белоозеро, а Святителя Пимена, лишив сана Архиепископского, в
Тульский монастырь Св. Николая; многих выпустили из темниц на поруки;
некоторых даже наградили Царскою милостию. - Три дни Иван отдыхал: ибо надлежало
предать трупы земле! В четвертый день снова вывели на площадь несколько
осужденных и казнили: Малюта Скуратов, предводитель палачей, рассекал
топорами мертвые тела, которые целую неделю лежали без погребения, терзаемые
псами. (Там, близ Кремлевского рва, на крови и на костях, в последующие
времена стояли церкви как умилительный Христианский памятник сего душегубства.)
Жены избиенных Дворян, числом 80, были утоплены в реке.
Одним словом, Иван достиг наконец высшей степени безумного
своего тиранства; мог еще губить, но уже не мог изумлять Россиян никакими
новыми изобретениями лютости. Скрепив сердце, опишем только некоторые из
бесчисленных злодеяний сего времени.
Не было ни для кого безопасности, но всего менее для людей
известных заслугами и богатством: ибо тиран, ненавидя добродетель, любил
корысть. Славный Воевода, от коего бежала многочисленная рать Селимова, -
который двадцать лет не сходил с коня, побеждая и Татар и Литву и Немцев,
Князь Петр Семенович Оболенский-Серебряный, призванный в Москву, видел и
слышал от Царя одни ласки; но вдруг легион опричников стремится к его дому
Кремлевскому: ломают ворота, двери и пред лицом, у ног Ивана отсекают голову
сему, ни в чем не обвиненному Воеводе. Тогда же были казнены: Думный советник
Захария Иванович Очин-Плещеев; Хабаров-Добрынский, один из богатейших
сановников; Иван Воронцов, сын Федора, любимца Ивановой юности; Василий Разладин,
потомок славного в XIV веке Боярина Квашни; Воевода Кирик-Тырков, равно
знаменитый и Ангельскою чистотою нравов и великим умом государственным и
примерным мужеством воинским, израненный во многих битвах; Герой-защитник Лаиса
Андрей Кашкаров; Воевода Нарвский Михайло Матвеевич Лыков, коего отец сжег
себя в 1534 году, чтобы не отдать города неприятелю, и который, будучи с юных
лет пленником в Литве, выучился там языку Латинскому, имел сведения в науках,
отличался благородством души, приятностию в обхождении - и ближний
родственник сего Воеводы, также Лыков, прекрасный юноша, посланный Царем
учиться в Германию: он возвратился было ревностно служить отечеству с душою
пылкою, с разумом просвещенным! Воевода Михайловский, Никита
Козаринов-Голохвастов, ожидая смерти, уехал из столицы и посхимился в
каком-то монастыре на берегу Оки; узнав же, что Царь прислал за ним
опричников, вышел к ним и сказал: "Я тот, кого вы ищете!" Царь
велел взорвать его на бочке пороха, говоря в шутку, что схимники - Ангелы и
должны лететь на небо. Чиновник Мясоед Вислой имел прелестную жену: ее взяли,
обесчестили, повесили перед глазами мужа, а ему отрубили голову. Гнев тирана,
падая на целые семейства, губил не только детей с отцами, супруг с супругами,
но часто и всех родственников мнимого преступника. Так, кроме десяти Колычевых,
погибли многие Князья Ярославские (одного из них, Князя Ивана Шаховского,
Царь убил из собственных рук булавою); многие Князья Прозоровские, Ушатые,
многие Заболотские, Бутурлины. Нередко знаменитые Россияне избавлялись от
казни славною кончиною. Два брата, Князья Андрей и Никита Мещерские,
мужественно защищая новую Донскую крепость, пали в битве с Крымцами: еще
трупы сих витязей, орошаемые слезами добрых сподвижников лежали непогребенные,
когда явились палачи Ивановы, чтобы зарезать обоих братьев: им указали тела
их! То же случилось и с Князем Андреем Оленкиным: присланные убийцы нашли его
мертвого на поле чести. Иван, ни мало тем не умиленный, совершил лютую месть
над детьми сего храброго Князя: уморил их в заточении.
Но смерть казалась тогда уже легкою: жертвы часто
требовали ее как милости. Невозможно без трепета читать в записках
современных о всех адских вымыслах тиранства, о всех способах терзать
человечество. Мы упоминали о сковородах: сверх того были сделаны для мук
особенные печи, железные клещи, острые ногти, длинные иглы; разрезывали людей
по составам, перетирали тонкими веревками надвое, сдирали кожу, выкраивали
ремни из спины...
И когда, в ужасах душегубства, Россия цепенела, во дворце
раздавался шум ликующих: Иван тешился с своими палачами и людьми веселыми,
или скоморохами, коих присылали к нему из Новагорода и других областей вместе
с медведями! Последними он травил людей и в гневе и в забаву: видя иногда
близ дворца толпу народа, всегда мирного, тихого, приказывал выпускать двух
или трех медведей и громко смеялся бегству, воплю устрашенных, гонимых, даже терзаемых
ими; но изувеченных всегда награждал: давал им по золотой деньге и более.
Одною из главных утех его были также многочисленные шуты, коим надлежало
смешить Царя прежде и после убийств и которые иногда платили жизнию за острое
слово. Между ими славился Князь Осип Гвоздев, имея знатный сан придворный.
Однажды, недовольный какою-то шуткою, Царь вылил на него мису горячих щей:
бедный смехотворец вопил, хотел бежать: Иван ударил его ножом... Обливаясь кровию,
Гвоздев упал без памяти. Немедленно призвали доктора Арнольфа. "Исцели
слугу моего доброго, - сказал Царь: - я поиграл с ним неосторожно". Так
неосторожно (отвечал Арнольф), что разве Бог и твое Царское Величество может
воскресить умершего: в нем уже нет дыхания. Царь махнул рукою, назвал
мертвого шута псом, и продолжал веселиться. В другой раз, когда он сидел за
обедом, пришел к нему Воевода Старицкий, Борис Титов, поклонился до земли и
величал его как обыкновенно. Царь сказал: "Будь здрав, любимый мой
Воевода: ты достоин нашего жалованья" - и ножом отрезал ему ухо. Титов,
не изъявив ни малейшей чувствительности к боли, с лицем покойным благодарил Ивана
за милостивое наказание: желал ему царствовать счастливо! - Иногда тиран
сластолюбивый, забывая голод и жажду, вдруг отвергал яства и питие, оставлял
пир, громким кликом сзывал дружину, садился на коня и скакал плавать в крови.
Так он из-за роскошного обеда устремился растерзать Литовских пленников,
сидевших в Московской темнице. Пишут, что один из них, Дворянин Быковский,
вырвал копье из рук мучителя и хотел заколоть его, но пал от руки Царевича Ивана,
который вместе с отцем усердно действовал в таких случаях, как бы для того,
чтобы отнять у Россиян и надежду на будущее царствование! Умертвив более ста
человек, тиран при обыкновенных восклицаниях дружины: гойда! гойда! с
торжеством возвратился в свои палаты и снова сел за трапезу... Однако ж и в
сие время, и на сих пирах убийственных, еще слышался иногда голос
человеческий, вырывались слова великодушной смелости. Муж храбрый, именем Молчан
Митьков, нудимый Иваном выпить чашу крепкого меда, воскликнул в горести:
"О Царь! Ты велишь нам вместе с тобою пить мед, смешанный с кровию наших
братьев, Христиан правоверных!" Иван вонзил в него свой острый жезл.
Митьков перекрестился и с молитвою умер.
Таков был Царь; таковы были подданные! Ему ли, им ли
должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то
они превзошли всех в терпении, ибо считали власть Государеву властию
Божественною и всякое сопротивление беззаконием; приписывали тиранство Иваново
гневу небесному и каялись в грехах своих; с верою, с надеждою ждали
умилостивления, но не боялись и смерти, утешаясь мыслию, что есть другое
бытие для счастия добродетели и что земное служит ей только искушением;
гибли, но спасли для нас могущество России: ибо сила народного повиновения
есть сила государственная. |
