Владимир с неописанным стыдом, без сомнения, весьма чувствительным для отца;

но, умея повелевать движениями своей души, Андрей не изъявил ни горести, ни

досады и снес уничижение с кротостию Христианина, приписывая оное, может

быть - равно как и бедственную осаду Новагорода - гневу Божию на Суздальцев

за опустошение святых церквей Киевских в 1169 году. Сия мысль смирила,

кажется, его гордость. Он не хотел упорствовать в злобе на Ростиславичей, не

думал мстить Ярославу за измену и не мешал ему спокойно властвовать в Киеве,

к прискорбию Святослава Черниговского, коего искусство государственное

состояло в том, чтобы ссорить Мономаховых потомков. [1174 г.] Сей Князь, не

имея надежды вооружить Андрея, начал требовать удела от Ярослава, говоря:

"Ты обещал под Вышегородом дать мне область, когда сядешь на престоле

Святого Владимира; ныне, сидя на оном - право ли, криво ли, не знаю, -

исполни обещание. У нас одни предки: я не Лях, не Угрин". Ярослав сухо

ответствовал, что он господствует в Киеве не по милости Ольговичей и что род

их должен искать Уделов только на левом берегу Днепра.

Князь Черниговский замолчал; но в тишине собрал войско, внезапно изгнал

Ярослава, пленил его жену, сына, Бояр и, ограбив дворец, ушел назад.

Киевляне оставались равнодушными зрителями сего разбоя в ожидании, кто

захочет быть их Князем. Ярослав возвратился; и, думая, что они сами тайно

призвали Святослава, обложил данию всех граждан, даже Попов, Монахов,

иноземных купцов, Католиков.

"Мне надобно серебро, чтобы выкупить жену и сына", говорил озлобленный

Князь и, наказав Киевлян, виновных единственно своею к нему холодностию,

заключил мир с Святославом, который жег тогда область брата, Олега

Северского.

Сей мир казался Ростиславичам малодушием, а тягостная дань, возложенная

на Киев, несправедливостию. Огорченные Андреем, но внутренно уважая в нем

старейшего из Князей, достойного быть их Главою, они изъявили ему желание

забыть прошедшее и взаимным искренним согласием успокоить южную Россию: для

того хотели, чтобы Великий Князь, как ее законный покровитель, снова уступил

Киев Роману Смоленскому, и брали на себя выслать оттуда Ярослава, не

любимого народом и неспособного блюсти древнюю столицу Государства. Андрей,

довольный их уважением, обещал посоветоваться с братьями, Михаилом,

Всеволодом; писал к ним в Торческ и не дождался ответа, кончив жизнь от руки

своих любимцев.

Великий Князь, женатый - по известию новейших Летописцев - на дочери

убиенного Боярина Кучка, осыпал милостями ее братьев. Один из них приличился

в каком-то злодействе и заслужил казнь. Другой, именем Иоаким, возненавидел

Государя и благотворителя за сие похвальное действие правосудия; внушал

друзьям своим, что им будет со временем такая же участь; что надобно умереть

или умертвить Князя, ожесточенного старостию; что безопасность есть закон

каждого, а мщение должность. Двадцать человек вступили в заговор. Никто из

них не был лично оскорблен Князем; многие пользовались его доверенностию:

зять Иоакимов, Вельможа Петр (у коего в доме собирались заговорщики),

Ключник Анбал Ясин, чиновник Ефрем Моизович. В глубокую полночь [29 июня

1174 г.] они пришли ко дворцу в Боголюбове (ныне селе в 1 1 верстах от

Владимира), ободрили себя вином и крепким медом в Княжеском погребе,

зарезали стражей, вломились в сени, в горницы и кликали Андрея. С ним

находился один из его Отроков. Услышав голос Великого Князя, злодеи отбили

дверь ложницы или спальни. Андрей напрасно искал меча своего, тайно

унесенного Ключником Анбалом: сей меч принадлежал некогда Святому Борису.

Два человека бросились на Государя: сильным ударом он сшиб первого с

ног, и товарищи в темноте умертвили его вместо Князя. Андрей долго боролся;

уязвляемый мечами и саблями, говорил извергам: "За что проливаете кровь мою?

Рука Всевышнего казнит убийц и неблагодарных!"... Наконец упал на землю. В

страхе, в замешательстве они схватили тело своего товарища и спешили

удалиться. Андрей в беспамятстве вскочил, бежал за ними, громко стеная.

Убийцы возвратились; зажгли свечу и следом крови Андреевой дошли в сенях до

столпа лестницы, за коим сидел несчастный Князь. Петр отрубил ему правую

руку; другие вонзили мечи в сердце; Андрей успел сказать: "Господи! В руце

Твои предаю дух мой!" и скончался.

Умертвив еще первого любимца Княжеского, Прокопия, заговорщики овладели

казною государственною, золотом, драгоценными каменьями; вооружили многих

Дворян, приятелей, слуг и послали объявить Владимирской дружине или тамошним

Боярам о смерти Великого Князя, называя их своими единомышленниками. "Нет, -

ответствовали Владимирцы: - мы не были и не будем участниками вашего дела".

Но граждане Боголюбские взяли сторону убийц; расхитили дворец, серебро,

богатые одежды, ткани. - Тело Андрееве лежало в огороде: Киевлянин, именем

Козма, усердный слуга несчастного Государя, стоял над оным и плакал. Видя

Ключника Анбала, он требовал ковра, чтобы прикрыть обнаженный труп. Анбал

отвечал: "Мы готовим его на снедение псам". Изверг! сказал сей добродушный

слуга: Государь взял тебя в рубище, а ныне ты ходишь в бархате, оставляя

мертвого благодетеля без покрова. Ключник бросил ему ковер и мантию. Козма

отнес тело в церковь, где крилошане долго не хотели отпереть дверей: на

третий день отпели его и вложили в каменный гроб. Через шесть дней

Владимирский Игумен Феодул привез оное в Владимир и погреб в Златоверхом

храме Богоматери.

Неустройство, смятение господствовали в областях Суздальских. Народ,

как бы обрадованный убиением Государя, везде грабил домы Посадников и

Тиунов, Отроков и Мечников Княжеских; умертвил множество чиновников,

предавался всякого рода неистовству, так, что Духовенство, желая

восстановить тишину, прибегнуло наконец к священным обрядам: Игумены, Иереи,

облаченные в ризы, ходили с образами по улицам, моля Всевышнего, чтобы он

укротил мятеж.

Владимирцы оплакивали Андрея, но не думали о наказании злодейства, и

гнусные убийцы торжествовали.

Одним словом, казалось, что Государство освободилось от тирана: Андрей

же, некогда вообще любимый, по сказанию Летописцев, был не только набожен,

но и благотворителен; щедр не только для Духовных, но и для бедных, вдов и

сирот: слуги его обыкновенно развозили по улицам и темницам мед и брашна

стола Княжеского. Но в самых упреках, делаемых Летописцами народу

легкомысленному, неблагодарному, мы находим объяснение на сию странность: вы

не рассудили.

(говорят они современникам), что Царь, самый добрый и мудрый, не в

силах искоренить зла человеческого; что где закон, там и многие обиды.

Следственно, общее неудовольствие происходило от худого исполнения законов

или от несправедливости судей: столь нужно ведать Государю, что он не может

быть любим без строгого, бдительного правосудия; что народ за хищность судей

и чиновников ненавидит Царя, самого добродушного и милосердого! Убийцы

Андреевы знали сию ненависть и дерзнули на злодеяние.

Впрочем, Боголюбский, мужественный, трезвый и прозванный за его ум

вторым Соломоном, был, конечно, одним из мудрейших Князей Российских в

рассуждении Политики, или той науки, которая утверждает могущество

государственное. Он явно стремился к спасительному единовластию и мог бы

скорее достигнуть своей цели, если бы жил в Киеве, унял Донских хищников и

водворил спокойствие в местах, облагодетельствованных природою, издавна

обогащаемых торговлею и способнейших к гражданскому образованию. Господствуя

на берегах Днепра, Андрей тем удобнее подчинил бы себе знаменитые

соседственные Уделы: Чернигов, Волынию, Галич; но, ослепленный пристрастием

к северо-восточному краю, он хотел лучше основать там новое сильное

Государство, нежели восстановить могущество древнего на Юге.

Летописцы всего более хвалят Андрея за обращение многих Болгаров и

Евреев в Христианскую Веру, за его усердие к церквам и монастырям, за

уважение и любовь к сану Духовных. Подражая Святому Князю, крестившему

Россию, он наделил в Владимире новую Епископскую Соборную церковь Богоматери

(им в 1158 году заложенную) поместьями и купленными слободами; отдал ей

также десятую часть из торговых доходов своих и Княжеских стад; призвал

художников из разных земель, чтобы украсить оную великолепно; и драгоценные

сосуды ее, златые двери, паникадила, серебряный амвон, живопись, богатые

оклады икон, осыпанных жемчугом, были тогда предметом удивления для Россиян

и купцов иностранных. В сем новом Десятинном храме стоял Палладиум Великого

Княжения Суздальского: образ Богоматери, с коим Андрей прибыл из Вышегорода

на берега Клязьмы и победил в 1164 году Болгаров. Не менее славилась

великолепием церковь Боголюбская, украшенная золотом и финифтью. Такую же

хотел Андрей соорудить и в Киеве, на Дворе Ярослава - в память, как говорил

он, древнему отечеству его предков; уже отправил туда зодчих, строивших

Владимирские Златые врата, но не успел исполнить своего набожного обета. В

некоторых летописях сказано, что сей Великий Князь думал учредить Митрополию

в Владимире, но что Патриарх Цареградский отказал ему в том, желая оставить

Киевского Митрополита единственным в России.

Со времен Владимира Святого до Георгия Долгорукого мир и тишина

царствовали в недрах Российской благословенной Церкви. При Изяславе II сей

мир был нарушен несогласием Епископов о посвящении Митрополита Климента: при

Великом же Князе Боголюбском открылась первая ересь в нашем отечестве,

важная, по мнению тогдашних Христиан. Ростовский Епископ Леон, изгнанный

народом за его корыстолюбие и грабеж, утверждал, что ни в какие Господские

праздники, буде они случатся в Среду или в Пятницу, не должно есть мяса.

Новый Епископ Суздальский, Феодор, в присутствии Великого Князя опровергал

Леона, который решился искать суда в Греции. Послы Киевский, Андреев,

Переяславский и Черниговский отправились вслед за ним ив ставке Императора

Мануила, бывшего тогда на Дунае, с великим благоговением слушали, как

Святитель Болгарский, Адриан, уличал Леона в заблуждении. Император думал

согласно с Адрианом; но Леон противоречил, и столь дерзко, что Вельможи

Греческие схватили нескромного еретика и хотели утопить в реке. Митрополит

Российский и Черниговский Епископ Антоний держались мнения Леонова: за что

Князь Святослав Всеволодович изгнал Антония из Чернигова. Сие странное

прение несколько лет волновало умы и совесть людей простодушных.

Гораздо удивительнее и важнее то, что Летописцы рассказывают нам о

другом Ростовском Епископе. Великий Князь, признав монаха Феодора достойным

Святительского сана, посылал его ставиться в Киев; но Феодор, уже приняв на

себя звание Епископа, не хотел ехать к Митрополиту. Сего мало: будучи

корыстолюбив и злобен, он мучил людей в подвластных Епископу селах, Иноков,

Игуменов, Священников; брил им головы и бороды; даже распинал некоторых,

выжигал глаза, резал языки, единственно для того, чтобы присвоить себе их

достояние. Князь терпел изверга, довольствуясь, может быть, одними угрозами.

Еще более тем озлобленный, лжепастырь вздумал наконец запереть все церкви в

Владимире и взял от них ключи. Народ взволновался. Великий Князь, низвергнув

Феодора, предал его на суд Митрополиту, который велел отрезать ему язык,

отсечь правую руку и выколоть глаза: "ибо сей еретик (прибавляют Летописцы)

злословил Богоматерь!"

Такие происшествия могут быть изъяснены одним тогдашним невежеством и

грубостию нравов.

К последнему году княжения Андреева относится любопытное известие

Хлыновского Летописца о первом населении Вятки Россиянами. В 1174 году

некоторые жители области Новогородской, отчасти наскучив внутренними

раздорами, отчасти теснимые возрастающим многолюдством в их пределах,

решились выехать из отечества и, Волгою доплыв до Камы, завели селение на

берегу ее. Зная, что далее к Северу обитают народы дикие в стране лесной,

изобильной дарами природы, многие из сих выходцев отправились вверх до устья

Осы; обратились к Западу; дошли до Чепцы и, плывя ею вниз, покорили бедные

жилища Вотяков; наконец, вошли в реку Вятку и на правом берегу ее, на горе

высокой, увидели красивый городок, окруженный глубоким рвом и валом. Место

полюбилось Россиянам: они захотели овладеть им и навсегда там остаться;

несколько дней говели, молились и, призвав в помощь святых защитников своего

отечества, Бориса и Глеба, на память их, Июля 24, взяли город.

Жители скрылись в лесах. Сие укрепленное селение называлось Болванским

(вероятно, от капища, там бывшего): завоеватели дали ему имя Никулицына и

построили в нем церковь Бориса и Глеба. Между тем оставленные на Каме

товарищи - может быть, опасаясь соседственных Болгаров - решились также

искать другого жилища; пришли на судах к устью Вятки; плыли сею рекою вверх

до Черемисского города Кокшарова (ныне Котельнича) и завладели оным.

Утвердясь в стране Вятской, Россияне основали новый город близ устья речки

Хлыновицы, назвали его Хлыновом и, с удовольствием приняв к себе многих

Двинских жителей, составили маленькую республику, особенную, независимую в

течение двухсот семидесяти осми лет, наблюдая обычаи Новогородские,

повинуясь сановникам избираемым и Духовенству.

Первобытные обитатели земли Вятской, Чудь, Вотяки, Черемисы, хотя

набегами беспокоили их, но были всегда отражаемы с великим уроном, и память

сих битв долго хранилась там в торжественных церковных обрядах: два раза в

год из села Волкова с образом Св. Георгия носили в Вятку железные стрелы,

кои были оружием Чуди или Вотяков и напоминали победу Россиян. Новогородцы

также от времени до времени старались делать зло Хлыновским поселенцам,

именовали их своими беглецами, рабами и не могли простить им того, что они

хотели жить независимо.