"Не
дам, — лаконично ответил ему Петр. — Стенька Разин с пятью сотнями казаков не
боялся персиян, а я тебе даю два батальона регулярных".
В
ноябре 1722 года Шипов с небольшой флотилией вошел в Энзелийский залив и, выведя
десант у Пери-Базара, занял Решт, главный город Гилянской провинции. Персияне
так были ошеломлены внезапным появлением русских, что уступили им город без боя.
Но скоро они опомнились и стали требовать, чтобы Шипов вышел из Решта, пока его
не принудили к этому силой. Шипов ответил отказом, а между тем войска его успели
занять в городе большое каменное здание караван-сарая и приспособили его к
обороне. Тут, посреди обширного двора, по счастью, оказался чудесный колодец —
обстоятельство чрезвычайно важное в этой безводной части Персии на случай
блокады. Персияне, действительно, не замедлили начать военные действия и два
раза пытались выбить русских из занятой позиции. Одно из этих нападений велось с
такой энергией, что неприятель дошел до самого караван-сарая и целый день
производил по нему жестокий огонь из орудий. Здесь был убит помощник Шилова,
храбрый капитан Рязанов, который поднялся на стену, чтобы обозреть расположение
неприятельских сил. Между тем, как только наступила ночь, и персияне
расположились лагерем со своей обычной беспечностью, Шипов сделал вылазку и
внезапно с двух сторон напал на неприятеля. Три роты атаковали
пятнадцатитысячное персидское войско, но сонные толпы при первом крике "Ура!"
охвачены были такой паникой, что кинулись поражать друг друга, и к свету, на
месте, где стоял персидский стан, лежали только одни мертвые тела, которых
русские похоронили более тысячи.
Когда
таким образом положение наше в Реште было упрочено, генерал Матюшкин, со своей
стороны, предпринял покорение Бакинского ханства. Двадцать первого июля 1723
года десантный отряд его высадился на берег около Баку и обметался рогатками.
Вылазка из крепости была отбита, а огонь с флотилии заставил замолчать бакинские
пушки. Четыре дня длилась блокада, а на пятый осажденные вывесили белое знамя и
сдали город вместе с восьмьюдесятью находившимися в нем орудиями. Таким образом
в самое короткое время русские заняли почти весь Дагестан, Баку, Ширванское
ханство и персидские области: Гилян, Мазендеран и Астрабад. Петр был так
обрадован приобретенными успехами, что произвел Матюшкина в генерал-лейтенанты
и, поздравляя его с победами, писал, что более всего доволен приобретением Баку,
"понеже оная составляет всему нашему делу ключ".

Спокойствие в занятых провинциях, однако же, было только
наружное. Народ втайне ненавидел завоевателей, и следующий кровавый эпизод,
сохранившийся доныне в преданиях сальянских жителей, свидетельствует, до какой
степени надо было быть осторожным в сношениях с ними.

Вскоре
после занятия Баку Матюшкин отправил в соседнюю Сальянскую область небольшой
отряд из батальона драгун, под командой подполковника Зимбулатова. Сальянский
наиб Гуссейн-бек встретил русские войска дружелюбно и распорядился, чтобы
солдаты размещены были удобно. Все это, при свойственной русской натуре
беспечности, привело к тому, что офицеры стали ездить в гости к наибу не только
без прикрытия, но даже и без оружия. Однажды, когда все пировали таким образом в
замке Гуссейна, толпа наемных убийц, подосланных, как говорят, его матерью,
кинулась на офицеров и умертвила их самым варварским образом. Та же участь
готовилась всему батальону, но драгуны, вовремя предупрежденные, сели на суда и
отплыли в Бакинскую крепость.
Такое
же враждебное настроение замечалось решительно по всему каспийскому побережью. В
Гиляне нападения почти не прекращались. Выбитые из Решта, персияне продолжали
блокировать город, расположившись невдалеке за ручьем Сиарутбаром, который стал
заповедной гранью между ними и русскими. Правда, на русскую сторону персияне
переходить не смели, а при появлении русских на их стороне каждый раз "спешили
спасать свои животы", но тем не менее присутствие их в столь близком расстоянии
от города крайне стесняло сообщения. Был даже случай, что Один офицер, посланный
с командой в соседнюю деревню, едва не погиб, окруженный огромными толпами
персиян, и спасся только благодаря случайной помощи, подошедшей к нему из
Решта.

Войсками в Гилянской провинции командовал в то время
бригадир Василий Яковлевич Левашов, старый воин, ходивший с Петром еще в
азовский поход 1696 года, где ему довелось участвовать и в нескольких делах с
закубанскими горцами. Однажды старший брат его, Прокофий, выехал, по древнему
обычаю, на поединок с каким-то черкесским богатырем и положил его на месте, но
разгоревшаяся кровь увлекла его так далеко, что он был окружен и тяжело ранен.
Видя брата в опасности, Василий бросился к нему на помощь и на глазах отряда
вынес его, уже полумертвого, из свалки, отбившись один от целой толпы напавших
на него татар.
Левашову было уже тридцать три года, когда он поступил на
службу в регулярные войска, и с этих пор он участвовал во всех петровских
походах от Нарвы до Дербента. В Гилян он был назначен в 1726 году на смену
Шилову [Шипов в это время назначен был начальником в Сальяны и умер там в 1727
году в чине генерал-майора.], и первым распоряжением его в крае было отправить
подвижные колонны, чтобы очистить всю страну от Решта до Мосула и от Кескера до
Астары. Отряды эти разогнали сиарутбарское скопище, достигли Лошомодана, загнали
персиян в Фумин, взяли укрепление Сагман и овладели Кескером. Все это были дела
громкие в военном отношении, но, к сожалению, не оставлявшие после себя никаких
прочных следов в завоеванном крае. Разбитые в одном месте, персияне свободно
переходили в другое, и Левашову приходилось иногда отбиваться разом на
нескольких пунктах, не имея возможности самому утвердиться ни в
одном.
Кончина Петра Великого, последовавшая около этого времени,
во многом изменила осуществление его первоначальных планов. Екатерина I хотя и
отправила войска на усиление персидского корпуса, но далеко не в тех размерах,
как это было необходимо ввиду несогласий, возникавших тогда между Россией и
Портой. Несмотря на то, что обе державы сообща вели войну против Персии,
отношения между ними были так непрочны, что беспрерывно угрожали разрывом,
которого турки отчасти даже домогались, чтобы иметь предлог вытеснить русские
войска, овладеть берегами Каспийского моря. Положение русских было опасное. В
Гиляне войско по своей малочисленности не только не могло иметь влияния внутри
страны, но с трудом удерживалось и в занятых позициях. Туземцы все разбежались,
податей никто не платил, и рядом с возмутившимися жителями повсюду собирались
многочисленные персидские шайки. Из Сальянской области и с реки Куры русские по
той же причине отошли в Баку, и персияне располагали идти к этому городу, чтобы
засесть у нефтяных источников и держать его в блокаде. Горцы угрожали вырезать
русских в Дербенте, и сам шамхал, когда-то преданный сторонник Петра, теперь,
вместе с казикумыкским ханом и каракайтагским уцмием хлопотал о том, чтобы
разорить Сулакскую линию.
Казалось, что обстоятельства создали для русских
безвыходное положение. Но никогда пословица: "Грозен сон, да милостив Бог", — не
оправдывалась на деле так, как в настоящем случае. Вся двадцатипятитысячная
армия шамхала, столпившись на Сулаке, не могла одолеть одного ничтожного
Аграханского редута, защищаемого всего пятьюдесятью солдатами и сотней терских
казаков, под командой подполковника Маслова. Отчаянная защита этого гарнизона,
сделавшего даже смелую вылазку, так повлияла на горцев, что они, перессорившись
между собой, разошлись по домам [За эту победу все офицеры повышены чинами, а
нижним чинам дано денежное вознаграждение: унтер-офицерам — по 1 руб., а рядовым
— по 50 коп.].
Опасность, угрожавшая с этой стороны, рассеялась, но
поступок шамхала, конечно, не мог остаться безнаказанным, а потому Матюшкин
немедленно приказал генерал-майору Кропотову идти в шамхальские владения, жечь и
истреблять аулы, отгонять скот и "всячески трудиться, чтобы его, шамхала, добыть
в свои руки". За голову его Матюшкин обещал от двух до пяти тысяч рублей
серебром, смотря по тому, живого ли его привезут к нему, или мертвого. Кропотов
в точности исполнил приказание и истребил аулы, которые помогали шамхалу. Осенью
экспедицию повторил полковник Еропкин, который разгромил уже самые Тарки вместе
с шамхальским дворцом, а самого шамхала загнал в неприступные дагестанские горы.
Лишившись всего состояния, шамхал наконец одумался и весной, как только русские
стали лагерем около Кумтер-Кале, добровольно явился с повинной головой.
Арестованный по приказанию Матюшкина, он был судим как государственный изменник
и закончил свои дни в заточении в Коле, Архангельской губернии. Самое звание
шамхала по приказанию императрицы было уничтожено [В сороковых годах минувшего
столетия, когда персияне овладели Дагестаном, они опять восстановили звание
шамхала, продолжавшее существовать уже до самого покорения нами Восточного
Кавказа.].
Между
тем тяжелые климатические условия страны, губившие тысячи русских людей, так
тяжело отразились и на здоровье доблестного вождя их, генерала Матюшкина, что
вынудили его просить увольнения от должности [Михаил Афанасьевич Матюшкин,
произведенный в генерал-аншефы, по возвращении с Кавказа жил в Москве и
скончался в 1737 году.] Долго искали в Петербурге достойного ему преемника, и
только после многих совещаний выбор Екатерины остановился на одном опальном
вельможе петровского времени. Это был генерал-аншеф князь Василий Владимирович
Долгоруков, известный в русской истории усмирением на Дону булавинского бунта
[Князь Долгоруков подвергся опале Петра за участие, выраженное им к судьбе
несчастного царевича Алексея Петровича. Он был лишен чинов, знаков отличия и
сослан в Казань на вечное жительство. Екатерина I возвратила ему Александровский
орден и чин генерал-аншефа.].

По
приезде в край весной 1726 года новый главнокомандующий счел первой обязанностью
поближе ознакомиться со своими войсками. Многие из начальников и офицеров по его
настоянию немедленно удалились с Кавказа, как не понимавшие характера местной
войны, всем остальным увеличено содержание, войскам назначены двойные рационы и
даже казакам определили жалование, которого они ни прежде, ни после Долгорукова
не получали. "В русском войске, — писал по этому поводу князь Долгоруков
императрице, — есть две иностранные роты — армянская и грузинская, из которых
каждая получает казенное содержание; русским казакам не дают ничего, а между тем
они служат больше и неприятелю страшнее. Я определил им также денежные выдачи,
ибо, по моему мнению, лучше платить своим, нежели чужим. Правда, армяне и
грузины служат изрядно, однако же казаки действуют гораздо отважнее".
Улучшив таким образом, насколько было возможно,
экономическое и санитарное положение войска, князь Долгоруков отправился из
крепости Св. Креста в Дербент, в Баку и далее в Гилян не морем, как это делалось
прежде, а сухим путем, чтобы, по его словам, показать персиянам фактическое
подчинение нам "и воды и суши". Почти семидесятилетний старик, несмотря на
февральскую распутицу, он ехал верхом и все время имел при себе — "по-калмыцки"
— одни только походные вьюки. "От роду моего не видывал, — писал он впоследствии
своему приятелю, — чтобы кто в мои лета начал жить калмыцким
манером".
Объезд
этот принес громадную пользу. Он убедил самого Долгорукова в необходимости
наступательных действий не только против персиян, но и против турок, "этих
мнимых приятелей", которых прежде всего надо было выжить из Персии; а с другой
стороны, появление князя в местах, где никогда не были наши главнокомандующие,
произвело такое впечатление на жителей, что все соседние ханы, султаны и
старшины встречали его по пути с необыкновенными почестями. Воспользовавшись
этим, он без труда присоединил к русским владениям Кергеруцкую область, Астару,
Ленкорань и Кызыл-Агач и приказал поставить в них укрепления "во страх
неприятелям, чтобы не думали о нашей слабости".
Таким
образом, князь Долгоруков с ничтожными средствами сумел поддержать достоинство
русского оружия. Но, к сожалению, он оставался на Кавказе недолго. Произведенный
в начале следующего царствования в фельдмаршалы [С производством в фельдмаршалы,
князь Долгоруков остался главным начальником персидского или, как тогда
называли, Низового корпуса, но, разумеется, это начальствование было только
номинальное.], он был отозван ко двору и, уезжая, разделил в начале 1728 года
командование в Закавказском крае на две части: в Гиляне остался Левашов, а в
Дагестане — генерал-лейтенант Румянцев, отец знаменитого героя Кагула и
Ларги.
Отъезд
Долгорукова и строгие приказания из Петербурга воздерживаться от наступательных
действий настолько ободрили наших врагов, что они сами перешли в наступление.
Славный в то время Аббас Кули-хан Персидский [Впоследствии Надир-шах.],
согласовавшись с самозванцем Измаилом, который выдавал себя за сына и наследника
умершего хана, вознамерился напасть на Левашова с двух сторон, от Кескера и
Лахиджана. В Реште войск почти не было; несмотря на то, Левашов вышел из своего
затруднительного положения блестящим образом. С ничтожным отрядом он стал в
центральной позиции между двумя городами, и как только показался Кули-хан,
Левашов стремительным ударом разбил его наголову и затем быстро повернул на
Измаила. Но здесь, на пути к Лахиджану, русские войска совершенно неожиданно
столкнулись с третьим врагом. Это был персидский визирь Карчи-Баша, который,
никак не думая встретиться с русскими, шел также против самозванца. Оба
противника, имевшие одну и ту же цель — поколотить Измаила, теперь с
ожесточением бросились друг на друга.
Персияне опять были разбиты и бежали за Лахиджан, который и
присоединился к нашим владениям. Измаил между тем, воспользовавшись всей этой
сумятицей, ушел безнаказанно. Но дни его уже были сочтены. Разбитый три раза —
при Шефи, за рекой Кизмой около Рутума и в Муганской степи, -он до того надоел
самим персиянам, что, по словам одного из их историков, жители провинции Масулэ,
заманив его к себе, убили и голову отправили в Решт к русскому
военачальнику.

Едва
войска вернулись из этого похода, как один из афганских начальников, по имени
Салдан-хан, самовластно распоряжавшийся большей частью Персидского государства,
занял Мазендеран и прислал Левашову требование очистить Гилян. Левашов ответил
на это, чтобы сами афганцы в течение суток оставили наши владения, и в виде
угрозы послал против них небольшой отряд из двухсот пятидесяти человек, под
командой майора Юрлова. Это было все, чем мог располагать Левашов в ту
минуту.
Двадцатого декабря Юрлов подошел к Лахиджану. Здесь в
первый раз русские встретились с воинственными афганцами, о которых персияне
рассказывали так много чудесного. Действительно, закованные с головы до ног в
железную броню, высокие, стройные, красивые — они производили совсем другое
впечатление, чем жалкие персидские сборища. Вид афганцев был внушителен, к тому
же их было несколько тысяч. "Но мы, как древние греки, — говорит Зиссерман, — не
считали врагов". Молодецкое "Ура!", удар в штыки -и двести пятьдесят человек
разбили наголову четыре тысячи афганцев. В руках русских осталось три знамени,
множество оружия, четыреста пятьдесят лошадей и шестьсот трупов. Один из ханов
был изрублен на месте самого боя, другой бежал, раненный в грудь. И самого
Салдана, с подстреленной ногой, едва успели унести на носилках в ближайшую
афганскую крепость Казвин.

После
столь решительного удара персияне должны были бы, казалось, притихнуть, но они
не унимались. Это побудило Левашова в апреле 1731 года вновь отправить
трехсотенный отряд, под начальством капитана Бундова, с приказанием взять и
уничтожить ретраншемент в Фумине, служивший вечным пристанищем мятежных шаек.
Дело было выполнено молодецки: Фумин взят и укрепление разрушено. Но персияне,
перебежав в Кергеруцкую область, стали формировать там новые шайки. Тогда
капитал Бундов пошел в Кергеру и там вторично разбил неприятеля, но при этом
потерял четвертую часть своего отряда. Персияне за последнее время уже
приучились к бою, и победы стали нам обходиться дороже.
В
Дагестане, у генерала Румянцева, также было не совсем спокойно. Кюринцы и
несколько других племен наотрез отказались от нашего подданства. Они отвечали,
что будут защищаться и скорее погибнут в бою, нежели от голода, которым им
угрожают русские порядки. "Воровство и грабеж, — говорили их депутаты, — наши
занятия, также как ваши — соха и торговля. Грабежом жили наши отцы и деды, и
если мы оставим их ремесло, как требуют русские, то будем вынуждены погибнуть от
голода". Более всех бунтовали какие-то курелы, вероятно, жители нынешнего
Самурского округа. Они-то именно, как доносил Румянцев, "предерзостно ворвались
в Сальянскую область, побили и пленили много русских людей, магазины с нашим
провинатом сожгли без остатка, пожитки пограбили и учинили несказанные
свирепства". Несколько частных экспедиций не могли усмирить восстания. Тогда
пошел сам Румянцев и около аула Магмуда нанес мятежникам страшное поражение.
Предводитель их, Качай, был убит, и несколько сот тысяч татар и курелов усеяли
поле сражения. Из трехсотенного отряда русских выбыло также более семидесяти
человек убитыми и ранеными — потеря по сравнению с прежними весьма
немаловажная.
Зассерман в своей истории Кабардинского полка замечает
весьма справедливо, что все эти действия малыми отрядами должны были иметь для
нас большое значение как первые зачатки той самой войны, которую впоследствии
нам пришлось вести уже в более обширных размерах при покорении Кавказа.
Решимость с горстью людей бросаться на многочисленные скопища, отвага,
предприимчивость, известная самостоятельность младших чинов, навык
ориентироваться и применяться к условиям боя и местности, одним словом — те
качества, которыми отличалось позднее большинство кавказских офицеров, очевидно,
родились еще на персидской почве, в то старое петровское время, и затем
передавались преемственно от одного полкового поколения к другому. Полки,
входившие в то время в состав Низового (персидского) корпуса, позднее приобрели
себе громкую славу и в рядах кавказской армии. Это были полки Кабардинский,
Куринский, Ширванский, Апшеронский, Дагестанский, Тенгинский, Навагинский и
Ставропольский.

С
восшествием на престол императрицы Анны Иоанновны на Кавказе последовали новые
перемены в начальствующих лицах. Фельдмаршал князь Василий Владимирович
Долгоруков, один из замечательных сподвижников и один из редких супротивников
Петра Великого, подвергся опале и был заточен в Шлиссельбургскую крепость
[Императрица Елизавета освободила его из заточения и возвратила чин
генерал-фельдмаршала. Он умер президентом Военной Коллегии одиннадцатого февраля
1746 года, восьмидесяти шести лет от роду.]. Непричастный ни к каким
олигархическим замыслам своих родных, гордый и честный, он не пошел также на
сделку с немецким правительством, окружавшим тогда императрицу, и поплатился за
это свободой. С падением Долгорукова нашли неудобным оставлять в Закавказье двух
самостоятельных начальников, а потому Румянцева отозвали, а главное начальство
поручили одному Левашову. Но императрица, видимо, уже тяготилась персидской
войной, которая стоила дорого, а между тем, по-видимому, не приносила никакой
выгоды. Насколько поверхностно смотрели тогда правительственные сферы на эту
войну, можно судить уже по одному тому, что сначала больше всего опасались
турецких успехов, а потом стали бояться их неудач, рассчитывая, что Персия,
управившись с турками, обратит против России все свои силы. Результатом таких
колебаний явился, наконец, трактат, по которому императрица возвратила Персии
все завоеванные у нее города и области за исключением лишь Дагестана, то есть
пространства, лежавшего между Курой и Тереком. Выполнение условий трактата
выпало на долю генерала Левашова, но, очистив Гилян и перенеся главную квартиру
свою в Баку, он вместе с тем окончил и свое полезное десятилетнее служение в
Закавказском крае. Отличный боевой генерал, дельный администратор, хорошо
знакомый с местными условиями края, он должен был уступить свой пост
генерал-лейтенанту принцу Людвигу Гессен-Гамбургскому, которого выдвигала
немецкая партия, старавшаяся везде, где было можно, оттеснить русских людей,
особенно сподвижников Петра Великого [Этот принц был вызван в Россию еще Петром
Великим, который хотел выдать за него в замужество великую княжну Елизавету
Петровну. Брак не состоялся, но принц принят был в русскую службу полковником.
Его доносу были обязаны арестом и заточением князя В.В.
Долгорукова.].
Нужно
сказать, что принц Гессен-Гамбургский приехал на Кавказ весной 1732 года, в
самое тревожное время, когда оставление нами персидских провинций естественно
возбудило и в городах желание отделаться от русской опеки. В горах стали ходить
прокламации, приглашавшие весь Дагестан к единодушному восстанию против русских.
Разбои повсеместно усилились. Так бригадир Лукей был убит какой-то шайкой,
скитавшейся под самыми стенами Дербента, а около Тарков погибла целая команда из
тридцати человек, попавших в засаду. Десять тысяч чеченцев собрались в ауле
Эндери и угрожали нападением на русские границы. В столь трудных обстоятельствах
командовавший войсками на Сулаке генерал-лейтенант граф Дуглас, прибывший на
Кавказ вместе с принцем, решился предпринять экспедицию в Чечню. Обманутый
ложными слухами, что скопища рассеялись, он ограничился тем, что выслал
небольшой отряд в пятьсот человек пехоты и конницы, под начальством полковника
Коха. Кох встретил неприятеля в дремучих лесах, сражался с ним целый день и
должен был отступить, потеряв двести человек только одними убитыми. Эта
громадная потеря указывает, что или Кох не имел понятия о характере лесной
войны, или при отступлении произошел какой-нибудь беспорядок.

Неудача отразилась на русских тем тяжелее, что в это самое
время Турция видимо искала разрыва с Россией. Не обращая никакого внимания на
наши протесты, она снарядила корпус крымских татар и отправила в Персию
кратчайшим путем через Дагестан, где были наши владения. Таким образом, нам
оставалось одно: защищать свои границы оружием. И принц Гессен-Гамбургский в
июне 1733 года действительно занял позицию на Сунже, недалеко от того места, где
ныне стоит крепость Грозная. Войска разделены были на три колонны, из которых
две (Еропкина и князя Волконского) прикрывали дороги, ведущие от Сунжи к Горячаю
[Теперь трудно указать то место, где происходила битва. Это или Горячеводск близ
крепости Грозной, или Исти-Су, бывшее укрепление на Кумыкской плоскости.], а
третья, под начальством самого принца, оставалась в резерве. Одиннадцатого июля
двадцать пять тысяч татар двинулись наконец от аула Большой Чечен, где они
стояли станом, и всеми силами атаковали отряд князя Волконского. Волконский
защищался упорно, но после долгого неравного боя уже был близок к поражению,
когда на помощь к нему подоспели Еропкин с драгунами и принц с остальной
пехотой. Заметив это и не давая отряду построиться, татары сделали новый
отчаянный натиск и опрокинули наш левый фланг. Еропкин очутился посреди
рукопашной свалки, ему разрубили лицо [Дмитрий Федорович Еропкин служил потом
под знаменами фельдмаршала Ласси, был генерал-лейтенантом, кавалером ордена
Александра Невского и умер в 1750 году губернатором в Риге. Сын его,
генерал-аншеф Петр Дмитриевич Еропкин, известен в русской истории усмирением
народного бунта в Москве во время чумы.]; сам принц был окружен и спасся от
плена только благодаря быстроте своей лошади. Казалось, победа окончательно
склонялась на сторону татар. Но в эту минуту догадались сосредоточить огонь всех
наших пушек на толпу, теснившую левый фланг, и это произвело среди врагов
страшный беспорядок. Войска оправились и после отчаянных усилий вырвали наконец
победу из рук противника.
Разбитые татары бежали, оставив в наших руках двенадцать
знамен, которые, как первые трофеи принца, отправлены были в Петербург и там с
большим торжеством повергнуты к стопам императрицы.

Итак,
две тысячи пятьсот человек русских разбили двадцать пять тысяч татар! Сражались,
стало быть, один против десяти. И тем не менее принц не сумел воспользоваться
плодами блестящей победы. Дождавшись ночи, он приказал войскам поспешно
отступать за Сулак, и, без всякой нужды запершись в крепость Св. Креста,
пропустил татар внутрь Дагестана.

"Я
убежден, — говорит Зиссерман, — что ни один из предшественников немецкого принца
— ни Матюшкин, ни Левашов, ни Румянцев не заперлись бы в крепости, что было
противно даже духу нашего войска. Конечно, боевые кавказские генералы не дали бы
татарам опомниться и горячим преследованием заставили бы их рассеяться. Теперь
вышло совершенно иное. Пока русские сидели в крепости, разбитые татары бросились
на гребенские городки, полонили сотни русских людей, взбунтовали весь южный
Дагестан и даже пытались овладеть Дербентом. Три дня главные силы их бились под
стенами этого города с небольшим отрядом полковника Ломана, но, будучи отражены,
потянулись наконец к Шемахе, в персидские владения. Часть их с награбленной
добычей пошла, однако же, обратно в Крым и на реке Куме, повыше урочища Мажар,
столкнулась с Краснощековым, который шел на Сулак с полуторатысячной донской
партией. На помощь к крымцам подоспели десять тысяч калмыков, некрасовцев и
закубанских горцев. Окруженный со всех сторон, Краснощекой устроил вагенбург и
засел в осаду. Бой длился двое суток, а на третьи на помощь к русским подошли
кабардинцы, под предводительством одного из старейших владельцев их, Бамата
Кургонина, который оказался шурином калмыцкого вождя Дундука Омбы, а потому,
свидевшись с ним в тот же день, стал уговаривать его пропустить казаков без боя.
"Русские идут на Сулак, а не на тебя, — говорил он, — так мой совет не
ввязываться в чужое дело. Если ты будешь драться заодно с татарами, то я стану
за русских".
Эта
угроза подействовала. К тому же Дундук давно искал случая примириться с русским
правительством и потому ночью отступил со своими калмыками к Кубани. С его
уходом осада была снята, и Краснощекое благополучно достиг Дагестана.
С
прибытием Краснощекова принц выказал более военной решимости и приказал генералу
Еропкину наказать дагестанцев за их возмущение. Еропкин двинулся прямо в Башлы,
столицу, и двадцать первого октября взял ее приступом. Потеря наша при этом была
громадна — в четыреста человек, но зато уничтожение аула, считавшегося в крае
неприступным по своим укреплениям и местоположению, сразу восстановило авторитет
русского оружия, и горы присмирели. Но так как ворота в Дагестан по-прежнему
были открыты, то по следам пробившихся татар продолжали двигаться все новые и
новые толпы, под личным предводительством крымского хана. Со стороны принца не
было даже попытки остановить эти вторжения. Зато чеченцы встретили хана в
лесистом ущелье за Сунжой и Нанесли ему такое поражение, что целый отряд
крымских татар буквально был истреблен озлобленными горцами. В память этой
победы чеченцы поставили в ущелье каменную башню, назвав ее Хан-Кале, то есть
"Ханская крепость", отчего и самое ущелье получило впоследствии свое известное
всем название Ханкальское.
Таким
образом, почти весь Дагестан был занят татарами. Императрица Анна Иоанновна,
встревоженная этими известиями и не доверявшая больше военным способностям
принца [Принц этот вспоследствии служил в армии Миниха, но, по словам Манштейна,
занемог в то самое время, когда русские готовились идти на приступ Очакова, и
выздоровел в день взятия крепости. Остряки говорили про него, что он истощил всю
свою храбрость в Персии. Елизавета Петровна сделала его, однако же,
фельдмаршалом, и в войну со шведами ему пришлось опять обнажить свой меч; но,
как пишет Манштейн, принц находился на почтительном расстоянии от неприятеля.
После этой войны он отправился в Берлин, где в 1745 году умер.], приказала как
можно скорее отправить в Дагестан, на смену ему, опять генерала Левашова. Но
когда Левашов доехал сюда из своей тамбовской вотчины, ему не оставалось ничего
более, как только удерживаться в занятых позициях и не допускать население до
враждебных действий. Левашов и смотрел за этим, что называется, в оба.
Попробовали было горцы зашевелиться на Самуре — Еропкин сжег четырнадцать
деревень и подавил восстание в самом начале. Между тем, все это время шли
переговоры с персидским правительством о мире, и наконец, десятого марта 1735
года, объявлен был Генджинский трактат, по которому Россия возвратила Персии все
города и земли, завоеванные у нее Петром Великим.
Русская граница опять отодвинулась на Терек. Крепость Св.
Креста на Сулаке уничтожена, а вместо нее заложена на Тереке новая крепость
Кизляр. Сюда же переведены из Сулака еще так недавно поселенные там терцы и
аграханцы. Терцы переименованы при этом в Кизлярское войско, а аграханцы,
расположившиеся на Тереке тремя станицами -Коргалинской, Дубовской и
Бороздинской, получили название Терско-семейного войска. Не лишнее прибавить,
что ровно через сто лет, в 1836 году, оба эти войска, вследствие своей
малочисленности, соединены были в один полк, названный Кизлярским полком
кавказского линейного казачьего войска.
Царствование императрицы Анны Иоанновны началось, таким
образом, уступками приобретений ее великого дяди, но делать было нечего.
Оставалась надежда вознаградить себя за эти уступки приобретением от Турции
того, что было ей уступлено Петром по несчастному Прутскому миру. Причин для
турецкой войны было слишком много, и на первом плане являлся Азов — это гнездо,
откуда производились опустошительные набеги на Дон и Малороссию. Нынешние
губернии Воронежская, Полтавская, Харьковская и Киевская постоянно терпели от
диких орд, тучами носившихся по вольным степям, выжигавших города и села и
тысячами уводивших в плен несчастных жителей.

Турецкая война должна была начаться именно со взятия Азова.
Но нынешний бедный заштатный городишко тогда был грозной турецкой крепостью,
державшей в страхе всю южную окраину России. Гарнизон ее был невелик, но
крепость опиралась на силы соседних народов, которые видели в ней свободный
невольничий рынок, и потому-то русским, вместе с осадой Азова, приходилось
занять Перекоп и вести войну на Кубани.
Таким
образом, Кавказ и в этом случае не изменил своему боевому характеру. По-прежнему
там льется кровь и гибнут тысячи человеческих жизней. Переменился только театр
военных действий, перейдя с левого фланга на правый и из гор Дагестана и лесов
Чечни в широкие Кубанские степи, расстилающиеся до самых берегов Азовского и
Черного морей.

Военные действия начались с апреля 1736 года. Как только
фельдмаршал Ласси осадил Азов, а Миних приготовился идти к Перекопу, сорок тысяч
калмыков, под начальством хана Дундука Омбы, прошли за Кубань и в верховьях
Урупа напали на ногайцев. Несмотря на крепкую местность, становище взято было
штурмом, и хан распорядился пленными своим калмыцким обычаем: "все мужчины, в
числе шести тысяч, были вырезаны, а двадцать тысяч жен и детей отправлены на
реку Егорлык".
Проведав затем, что десять тысяч ногайских кибиток,
принадлежавших султан-аульскому роду, стоят в верховьях реки Зеленчук, хан
повернул в ту сторону. Но не смея штурмовать ногайцев, засевших в тесном ущельи,
он обложил их станом и тридцать семь дней держал в непрерывной осаде. Наконец на
помощь к нему подошли казаки с Дона и с Терека. Тогда ногайцы увидели
невозможность дальнейшего сопротивления и, чтобы спасти себе жизнь, поспешили
отдаться в русское подданство. Их немедленно выселили на Куму и Терек. Калмыки
были весьма недовольны таким исходом осады, лишившись богатой добычи. Но так как
делать было нечего и русских подданых вырезать не приходилось, то они переждали
только осенние разливы рек и в месяце снова пошли на Кубань вместе с донцами и
терцами. На этот раз в четырнадцать дней пройдено было ими все пространство от
истоков этой реки до самого впадения ее в Черное море. Сильная крепость Копыл,
резиденция турецких сераскиров, была взята приступом и уничтожена; остальные
города, становища, аулы были истреблены, и вся страна, превращенная в пустыню,
спалена огнем и покрыта развалинами, пеплом и трупами. Досталось мимоходом при
этом и нашим некрасовским раскольникам. "Когда калмыки и казаки двинулись назад,
— говорит очевидец, — то они оставили после себя больше пятнадцати тысяч трупов,
которые валялись по полям, потому что прибирать их было некому". Столь
совершенной победы и такой огромной добычи казаки никогда еще не
приобретали.
Прошла
зима, а весной 1737 года Дундук опять посетил Закубанье. Усиленными маршами, но
сто и б