Катынь

Катынь — это не просто географическое название, но и символ трагической судьбы польских офицеров в советском плену. Причем не только тех, кто находился в спецлагерях в Козельске, Старобельске и Осташкове, но и нескольких тысяч поляков, содержавшихся в 1940 г. в тюрьмах Западной Украины и Белоруссии.

После нападения 1 сентября 1939 г. на Польшу вермахт стал быстро занимать ее территорию. Присоединение к этой агрессии Советского Союза положило начало необъявленной (формально) войны с Польшей и на востоке. Это следует из директив командования Красной Армии, а также из обнаруженных фронтовых сводок о ходе сражений и о взятых в плен польских военнослужащих. В заключении российской экспертной комиссии по катынскому вопросу говорится, что «советское руководство, формально не объявляя войну Польше, на практике реализовало предпосылку, что целью этой войны должна быть ликвидация польского государства». Лишь признав, что сложившаяся тогда ситуация была настоящей войной, можно понять, почему захваченные поляки рассматривались как военнопленные, а не как интернированные. Директивы советского руководства предписывали ликвида-цию польских воинских формирований как вражеских. Военнопленными признавались все: взятые в плен в ходе военных действий польские офицеры, солдаты, погранич-ники, а также административные работники, — будь они с оружием в руках или невооруженные, равно как и за-держанные органами НКВД во время регистрации. Более того, согласно решению Главного командования, Положение о военнопленных от 20 сентября 1939 г. предусматривало, что военнопленными считались также гражданские лица, «задержанные в ходе военных действий».

В целом в плену у вермахта оказалось более 400 тыс. польских солдат и 19 тыс. офицеров, в плену у Красной Армии — около четверти миллиона польских солдат и офицеров, половина из которых была выслана в лагеря НКВД, а остальные были либо освобождены, либо бежали. Среди военнопленных, захваченных Красной Армией, оказалось 8,5 тыс. офицеров, а также 6,5 тыс. служащих полиции и работников юстиции. Они были сконцентрированы в трех спецлагерях НКВД: в Козельском (4,7 тыс.) и Старобельском (ок. 4 тыс.) находились военные, в Осташковском (6,5 тыс.) были сосредоточены служащие полиции и жандармерии. Офицеры действительной службы составляли менее половины всех военных, содержавшихся в этих лагерях. Остальные являлись офицерами запаса, большинство из них были специалистами высокого уровня в разных областях: педагогами, инженерами, врачами, юристами, духовными лицами, т. е. принадлежали к элите польской интеллигенции. Из 13 генералов и адмиралов более половины уже перед войной находились в отставке. В Осташкове среди полицейских и жандармов оказались пожилые резервисты или лица, непригодные к воинской службе, а также небольшая группа гражданских лиц. Надзор за этими лагерями осуществляло созданное в то время Управление НКВД СССР по делам о военнопленных (УПВ), которым руководил П.К.Сопруненко, бывший сотрудник секретариата Берии, народный комиссар внутренних дел СССР.

После революции советское правительство не денонсировало Гаагскую конвенцию, однако в целом признало прежние международные соглашения недействительными и подлежащими допроверке. Так, из заключенных 27 июля 1929 г. двух Женевских соглашений (об улучшении участи больных и раненных на поле боя и об обращении с военнопленными) советское правительство подписало только первое. Второе же из этих соглашений, являвшееся дополнением к статьям Гаагской конвенции, правительство Советского Союза отказывалось ратифицировать вплоть до лета 1941 г. В результате положения этой конвенции не соблюдались и в отношении польских военнопленных. Самые сильные протесты это вызывало в Старобельском лагере. Его коменданту, который отреагировал на эти протесты обращением в УПВ, впредь было запрещено интересоваться международным правом; все директивы и постановления НКВД должны были безоговорочно выполняться.

Поначалу польских офицеров, переживших осенний разгром, оказавшихся в плену в крайне примитивных условиях и в полной изоляции от всего мира, охватило чувство подавленности. Однако часть из них быстро оправились от душевного потрясения. Они демонстрировали остальным пленным пример достойного поведения. Ко многим вернулась вера в будущее поражение Гитлера и возрождение родины; некоторые стали открыто проявлять враждебное отношение к СССР. Празднование Дня независимости 11 ноября послужило поводом, чтобы подбодрить павших духом. В Козельске подпольно даже выходили журналы «Меркурий» и «Монитор», подготавливались устные «живые газеты», содержавшие критический анализ доступной официальной прессы. Наиболее сплоченными были заключенные Старобельского лагеря, где существовали группы самообразования, вслух высказывались протесты против пребывания в плену. Поскольку Польша и Россия официально не находились в состоянии войны, многие (юристы, врачи) в соответствии с международным правом стремились получить статус пленного. Поздней осенью здесь была раскрыта антисоветская организация. На каждый лагерь приходилось по два-три капеллана, которые также морально поддерживали пленных. Особенно тяжелой была обстановка в Осташкове, где подавленное состояние людей усугублялось опасениями длительных репрессий.

Поспешные приготовления к «разгрузке» лагерей, в которых находились польские военнопленные, были предприняты сразу после нападения на Финляндию. Сталин ожидал, что в результате первого победного удара в советском плену окажется множество финских солдат, для размещения которых и потребуются эти лагеря. Работники центрального аппарата НКВД занялись подготовкой следственных документов на каждого пленного и уголовных дел для их осуждения. Эту работу необходимо было закончить до конца января 1940 г. Однако последовавшие затем неудачи на фронте замедлили приготовления.

Возникают сомнения, действительно ли с самого начала планировалась физическая ликвидация военнопленных из спецлагерей в том объеме, в каком она была впоследствии осуществлена. Ведь Сопруненко, искавший возможности для разгрузки переполненных, нерентабельных лагерей, еще 20 февраля 1940 г. представил Берии план, касавшийся дальнейшей судьбы 1100—1200 пленных из Старобельска и Козельска. Он предлагал передать 400 политзаключенных областным НКВД для рассмотрения их дел Особым совещанием и освободить 300 тяжело больных, инвалидов и лиц старше 60 лет, а также 400 — 500 офицеров запаса — жителей западных областей Белоруссии и Украины, на которых не имелось «компрометирующих материалов». Зная механизм работы советских властей на высшем уровне, трудно допустить, чтобы Сопруненко внес такое предложение без распоряжения сверху, которое в данном случае исходило от Берии. Эти догадки подтверждаются тем, что два дня спустя В. Меркулов, заместитель Берии, отдал соответствующие распоряжения о переводе пленных-политзаключенных в тюрьмы. На следующий день эти распоряжения были дополнены соответствующими инструкциями, а с начала марта начали выполняться. Однако через две с небольшим недели, а именно 5 марта 1945 г., Политбюро ЦК ВКП(б), опираясь на информацию Берии о формировании групп из заключенных спецлагерей и на основании его выводов, вынесло решение о расстреле всех польских военных, содержавшихся в спецлагерях, а также 11 тыс. поляков, находившихся в лагерях и тюрьмах. Это произошло три дня спустя после принятия Советом Народных Комиссаров решения о переселении 22 тыс. семей заключенных, пребывавших в тюрьмах Западной Украины и Белоруссии, а также семей военнопленных из трех спецлагерей.

Это решение было принято за день до заключения СССР перемирия с Финляндией и объявления условий мира. Можно только строить гипотезы относительно того, что вызвало имевшее такие последствия неожиданное изменение сроков уничтожения польских пленных. Очевидно, это было личное решение Сталина, для принятия которого у него были веские основания. Могли повлиять негативные чувства Сталина, связанные с советско-польской войной 1920 г., а также намерение эмигрантского правительства Польши направить в Финляндию польскую бригаду. Лучший знаток документов по Катыни Н.С. Лебедева не обнаружила материалов, однозначно объясняющих обстоятельства и причины вынесения решения о казни всех польских офицеров, находившихся в советском плену. Несмотря на это, мнение самой Лебедевой вполне определенно. Она считает, что физическая ликвидация пленных была направлена на разрушение устоев польской государственности и ее подготовка началась значительно раньше, еще в декабре 1939 г., прежде всего в связи с советско-финской войной. Была и другая причина. Эта акция полностью вписывалась в стратегическую линию, которую проводил Сталин в международной политике: граница проходила по линии Буга, под контролем были республики Прибалтики, «ухудшилось самочувствие» японцев во время сражений в Монголии, Финляндия, по сути, была вынуждена подписать договоры о мире и о территориальных уступках, невзирая на собственные потери. Сталин ожидал весеннего наступления Гитлера на Западе, которое должно было, по его расчетам, обескровить обе стороны и впоследствии открыть для Красной Армии путь на Запад. Сталин был полностью уверен в успешной реализации своих европейских планов. Поэтому стремление поляков к независимости, разбуженное польской элитой, могло казаться хозяину Кремля более опасным, чем в дни аннексии Польши. В то же время непримиримая враждебность по отношению к советскому строю, которую демонстрировали большинство пленных польских офицеров, не имела принципиального значения для решения Сталина. Таким образом, в марте 1940 г. сталинская политика по отношению к Польше, заключавшаяся в уничтожении остатков польской государственности, была скоординирована с глобальной политикой, вследствие чего и возникло решение о судьбе польских офицеров. Сталин в разговоре с генеральным секретарем Коминтерна Г. Димитровым уже 7 сентября 1939 г. высказывался так: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным государством меньше! Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население».

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. следует расценивать не только как несоблюдение международного права, но и как правовое нарушение по отношению к собственному государству — оно поставило личный приказ Сталина и его исполнителей, в частности органы НКВД, выше закона. Рассмотрение дел заключенных и вынесение приговоров было поручено псевдосуду, состоявшему из руководящих сотрудников НКВД СССР: двух заместителей Берии (В. Меркулов и Б. Кобулов) и начальника главного хозяйственного управления, руководителя 1-го специального отдела Л. Баштакова. Упрощенный ход следствия, принятый на Особом совещании (созданном еще в 20-е годы), стал повсеместно применяться во время сталинского террора в 1936— 1938 гг. При таком порядке ведения следствия приговор выносился при отсутствии состава преступления и без судебной процедуры. Теперь не требовалось даже предварительного следствия, составления обвинительного акта, наличия состава преступления, участия в разбирательстве представителей различных организаций (помимо НКВД). Прежний порядок судопроизводства замедлил бы разгрузку лагерей и затруднил бы сохранение тайны, из-за чего акция могла бы выйти из-под контроля НКВД, а ее проведение оказалось бы под вопросом. Кроме того, требуемое во времена Особого совещания соблюдение формальных норм законности в сложившихся условиях могло бы спровоцировать утечку за границу информации о масштабах бесчинств, совершаемых над польскими военнопленными.

На момент вынесения постановления от 5 марта 1940 г. в спецлагерях находилось около 14 854 пленных. Тройка каждый день подписывала списки, содержавшие 1 100— 1 300 фамилий, поэтому даже при двадцатичасовом рабочем дне на решение одного дела уходило не более минуты. Фактически подписывались заранее приготовленные постановления о вынесении смертного приговора, заверялись протоколы (по образцу протоколов Особого совещания), составленные в основном 1-м специальным отделом НКВД. К ним были приложены папки с личными делами и собранными обвинительными материалами, которые до сих пор в архивах не найдены.

Списки фамилий осужденных и предназначенных для отправки к местам казни пленных стали поступать комендантам лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове уже с 1 апреля. Указанных лиц надлежало без промедления, придерживаясь расписания железнодорожного транспорта, передать областным управлениям НКВД: из Козельска — Смоленскому управлению, из Старобельска — Харьковскому и из Осташкова — Калининскому (Тверскому) управлению. 3 апреля вступил в действие механизм уничтожения людей на железнодорожной ветке Козельск—Гнездово, а дольше всего, вплоть до 20 мая, он функционировал на другой линии — Осташков — Калинин, откуда пленные направлялись в пос. Медное. Разгрузка лагеря в Осташкове заняла больше всего времени, поскольку это был самый многочисленный лагерь и отправка пленных здесь началась позже всего. Поначалу отправка не вызывала у пленных беспокойства, некоторые из них даже стремились ускорить отъезд. Всех волновала лишь конечная цель путешествия: будет ли это Польша, находившаяся под немецкой оккупацией, нейтральные государства (это был наиболее желательный вариант) или просто другая часть СССР? О том, как все это происходило, свидетельствуют сохранившиеся воспоминания немногих чудом уцелевших людей. Наиболее существенные подробности содержатся в записках 20 пленных офицеров из Козельска. Записки были найдены во время эксгумации в 1943 г. тел казненных. Эти записки дневникового содержания (последние из них датированы днем смерти) представляют огромную ценность с точки зрения подлинности описанных в них событий.

Расстрелом и погребением казненных занимались тюремные служащие, в том числе работники комендантской службы, тюремные охранники и руководители вышеупомянутых областных управлений НКВД. Почти сто человек из их числа получили за успешное выполнение этого задания денежное вознаграждение.

То, что СССР несет ответственность за преступления в Катыни, члены комиссии Польского Красного Креста осознали еще весной 1943 г., находясь в условиях немецкой оккупации. В середине 1943 г. был составлен конфиденциальный отчет об участии Польского Красного Креста в работах по эксгумации в Катыни под Смоленском в период с апреля по июнь 1943 г. Установлено, что расстрелы производились весной 1940 г. Сотрудники Польского Красного Креста, который возглавлял врач М. Вощиньский, как и международная комиссия, состоявшая из специалистов рейха в области медицины и криминалистики, установили не только время, но также и способ расправы с польскими военнопленными. Утверждения международной комиссии стали мощной основой пропагандистской кампании Берлина, обвинявшего СССР в совершении этих убийств.

До сих пор в архивах НКВД не обнаружены документы, описывающие, как именно совершались экзекуции. О них свидетельствуют здравствующие поныне бывшие работники НКВД, которые принимали участие в уничтожении пленных в качестве помощников или были невольными наблюдателями. Они дали показания Российской прокуратуре или же опубликовали воспоминания. Подтверждается, что сотрудники областных управлений НКВД, приводившие казни в исполнение, стреляли своим жертвам в голову, но не в затылок, а в передне-боковую часть черепа. Пленных из Старобельска и Осташкова расстреливали во внутренних тюрьмах вышеуказанных областных отделов НКВД в специально оборудованных помещениях — поодиночке вечером и ночью. Пленных из Козельского лагеря расстреливали в катынском лесу — партиями в дневное время. Тела убитых из тюрем Харькова и Калинина перевозились на грузовиках к приготовленным поблизости общим могилам, если можно так именовать ямы, в которые они были сброшены. До 90-х годов эти захоронения оставались неизвестными, лишь недавно здесь были проведены эксгумация и судебно-медицинская экспертиза.

Из польских военнопленных НКВД оставил в живых почти 400 человек, или 3%. Они смогли уцелеть только благодаря особо принятым мерам. В результате вмешательства германского посольства было спасено 47 человек. В частности 24 офицера, считавшихся немцами, были выданы властям рейха. Были приняты также во внимание 19 прошений литовской миссии о выдаче военных лиц, находившихся на службе у этого государства, которое увеличило свою территорию за счет присоединения к нему Вильненской области. По распоряжению Меркулова была сохранена жизнь 91 пленному; благодаря вмешательству разведывательного отдела Главного управления государственной безопасности были спасены 47 человек; еще 167 уцелели по другим причинам. Часть из них сохранили себе жизнь, согласившись сотрудничать с НКВД (лагерная агентура). В итоге из пленных Старобельского лагеря выжило 80 человек, Козельского — 206, Осташковского — 51. Обращает на себя внимание тот факт, что в живых были оставлены 40 врачей. Однако по большей части иностранное вмешательство оказалось запоздалым. Уникальным является случай с экономистом из Вильно С. Станевичем: из группы пленных, которых перевозили из Козельска в Катынь, он был этапирован в Москву для рассмотрения дела о шпионаже только со станции Гнездовое, которая находилась в 3—4 километрах от Катыни. Один генерал, восемь полковников, шестнадцать подполковников, девять майоров, восемнадцать капитанов и другие уцелевшие пленные (400 человек) были переправлены в лагерь в Павлищевом Бору, а затем в Грязовец, где оставались вплоть до подписания договора Сикорского — Майского. Историки полагают, что среди них (помимо офицеров немецкого происхождения, которые были переданы Германии на рубеже 1940—1941 гг.) н находились офицеры, сгруппировавшиеся вокруг генерала Е. Волковицкого, группа 3. Берлинга, готовая сотрудничать с Советской властью на определенных условиях (учитывалась их лояльность по отношению к польскому правительству), а также группа старших офицеров под руководством М. Моравского, считавшихся с возможностью возникновения в результате войны Союза Европейских Социалистических Республик. Часть этих заключенных была перевезена в Москву и размещена в тюрьме на Лубянке. Берия и его подручные вели с ними переговоры о создании на советской территории польской воинской части. Одновременно проводились переговоры на более низком уровне между НКВД и пленными генералами М. Янушайтисом, М. Борутой-Спеховичем, а также генералом В. Пшездецким, ранее интернированным в Литве. Последние, однако, настаивали на том, что создание польского подразделения возможно лишь по согласованию с правительством В. Сикорского. 20 ноября 1940 г. Берия направил Сталину письмо, в котором предложил сформировать польскую дивизию под командованием подполковника 3. Берлинга. Однако Сталин счел, что это явилось бы провокацией против немцев. Дальнейшие переговоры в этом направлении прекратились в результате подписания договора Сикорского — Майского и создания на востоке СССР польской армии под командованием В. Андерса.

До сих пор немногое известно о судьбе поляков, находившихся в местных тюрьмах на присоединенных к СССР территориях. Там было уничтожено не 11 тыс. человек, как того требовало постановление Политбюро, а 6—7 тыс. В Киевском архиве хранятся 33 списка «осужденных», находившихся на территории тогдашней Западной Украины. Эти списки, включающие фамилии 3,5 тыс. польских граждан, вскоре станут доступными, как и судебные дела. На присоединенных землях казни проводились по иному сценарию. 22 марта 1940 г. Берия отдал приказ в целях освобождения местных тюрем перевезти из них польских пленных в центральные тюрьмы Украины (Киев, Харьков, Херсон) и Белоруссии (Минск). Решение о расстреле принадлежало уже упоминавшейся тройке — Меркулову, Кобулову и Баштакову.

Расстрелы не были эпилогом катынской истории. Следующие два акта драмы — это политические манипуляции вокруг трагических событий. Началом второго акта можно считать сообщение немецких властей от 13 апреля 1943 г. об обнаружении могил польских офицеров в Ка-тыни, а завершением — Нюрнбергский процесс, на котором весной 1946 г. обсуждался вопрос об ответственности за катынские преступления. Сталин воспользовался антисоюзнической игрой Геббельса, гроссмейстера гитлеровской пропаганды, в собственных интересах, при молчаливом согласии Англии и США, заинтересованных исключительно в наибольшем вкладе СССР в покорение разгромленных Германии и Японии. После освобождения Смоленщины официальной правдой о Катыни должно было стать «Сообщение Специальной комиссии по определению и изучению обстоятельств расстрела гитлеровскими оккупантами в Катынском лесу польских офицеров-военнопленных». Руководил этой комиссией академик Н.Н. Бурденко, член Государственной чрезвычайной комиссии. Сообщение содержало наспех подготовленное обвинение Германии в преступлении, которое якобы было совершено сразу после оккупации Смоленщины летом 1941 г. Попытка возложить ответственность за события в Катыни на Германию завершилась полным провалом в ходе Международного военного трибунала в Нюрнберге. Советский прокурор, выдвигавший обвинение против Германии, вынужден был закрыть дело, так как свидетели защиты опровергали все представленные доказательства.

Третьей частью драмы стали длительное молчание бывших союзников, с одной стороны, и безуспешные попытки польской и мировой общественности узнать правду о катынских убийствах — с другой. Долгое время польские эмигранты и некоторые представители общественности в самой Польше собирали доказательства того, что именно на Советском Союзе лежит ответственность за это преступление. В конце 80-х годов этой проблеме была посвящена деятельность Партийной комиссии польских и советских историков по изучению так называемых белых пятен. В результате нажима польской общественности, для которой правда о Катыни была неразрывно связана с вопросом о доверии правительству, ТАСС сообщил 13 апреля 1990 г. о признании ответственности НКВД за эти преступления. А 14 октября 1992 г. был опубликован важнейший документ, содержавший текст постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. Только после публикации постановления стало ясно, что оно затрагивало и судьбы поляков, находившихся в тюрьмах и исправительно-трудовых лагерях, о чем исследователи и не подозревали.

Эта часть катынского дела, остававшегося картой в политической игре, закончилась не так давно определением точных мест захоронений польских военнопленных — как оказалось, они были расположены на территории бывших аэродромов НКВД. Стала реальной возможность создания, по договоренности с властями Украины и Белоруссии, кладбищ, чтобы увековечить память об этой трагедии.

Можно ли найти в современном мире другое, столь неподходящее место для захоронения убитых, как в Катыни? Вместо могил — рвы; вместо вечного покоя — польская эксгумация тел под немецким надзором и при участии Международной комиссии по расследованию обстоятельств катынского дела; 3 июня 1943 г. бывшие захоронения были засыпаны, а 7 июня закончено повторное захоронение останков, которые были снабжены жетонами и уложены в могилы с учетом последовательности фамилий в списке. Затем — очередная частичная эксгумация (около тысячи останков), проведенная минским НКВД непосредственно перед прибытием Комиссии под руководством Н.Н. Бурденко и без участия в ней поляков, находившихся в СССР и объединившихся в Союз польских патриотов (январь 1944 г.), и наконец — зондирующие эксгумации, осуществленные польской стороной с целью определить места захоронения польских пленных и увековечить их.

Говоря о Катыни, мы помним о боли и страданиях семей расстрелянных поляков. Однако нельзя забывать и о ране, нанесенной целому государству, которое не только потеряло значительную часть офицерского состава и интеллектуальной элиты, но и подвергалось в те трудные времена обвинениям в нелояльности по отношению к союзникам, в желании ослабить и даже уничтожить антигитлеровскую коалицию.

Если первая мировая война велась по правилам честной войны, то во второй было навсегда утрачено то, что когда-то называлось «романтизм войны». Во время второй мировой войны мир был поражен такими преступлениями воюющих сторон, как расовая дискриминация со стороны Германии и террор против завоеванных и оккупированных государств, переходящие в геноцид японские массовые репрессии на Дальнем Востоке (в основном в Китае), бомбардировки гражданского населения и жестокое обращение с военнопленными. Несущие за это ответственность политики и военные государств «оси» были осуждены трибуналами в Нюрнберге и Токио. С большим опозданием общество дает оценку жестокости и со стороны союзников. Такой оценкой является моральное и юридическое осуждение сталинского террора по отношению к польским офицерам-военнопленным, квалифицированного международным правом как преступление против человечества, которое нельзя оправдать военной необходимостью. И спустя полвека продолжает оставаться актуальной моральная оценка преступлений, виновники которых либо уже ушли из жизни, либо недоступны для правосудия.

Чеслав Мадайчик.

Сборник «Другая война. 1939-1945» (Сост. В.Г. Бушуев, Москва, Российский государственный гуманитарныый университет, 1996) стр. 225-236