Война с Польшей была решена 23 мая 1939 года Проекты Гитлера осуществлялись не по твердому плану. Документы Нюрнберга доказывают, что в его политике, как и в его стратегии, всегда была большая доля импровизации. Ход событий зависел от его настроения. После Мюнхена, как и после Аншлюсса, он собирался сделать передышку. Единственная найденная его директива, относящаяся к осени 1938 г., предусматривала ликвидацию остальной Чехии, т.е. операцию, осуществленную в марте 1939 г. С военной точки зрения, это была простая задача, выполнение которой требовало только пограничных войск и всего лишь несколько часов времени. Чехословакия, ампутированная в Мюнхене, не являлась больше противником,— это была легкая добыча. «В декабре 1938 г. или в январе 1939 г.,— говорит Браухич,— Гитлер отдал приказ армии готовиться к войне, которая должна была начаться не позже 1944-45 гг.». Итак фюрер возвращался к датам, указанным Главным Штабом. Он возвращался к военной мудрости, которая требует тщательной подготовки. Впрочем, неприятель, которого он имел в виду, была не Польша, а Франция. Эта программа согласовывалась с основной идеей книги «Моя борьба». Расширение Германии направлялось к востоку, но решение лежало на Западе. Ядром всей проблемы было военное превосходство Германии над всей Европой; как только это превосходство оказалось достигнутым, у Германии были развязаны руки. Восток и Запад принадлежали ей. Таким образом, после Мюнхена немедленный приговор Польше еще не был произнесен. Эта страна не заслуживала чести специальной экзекуции. Она должна была пасть позднее, вместе с остальными, после поражения французской армии.. Нет необходимости искать где-то далеко глубокие причины, которые побудили Гитлера изменить это решение. Как и все остальные, они— в самом Гитлере. Четыре или пять лет ожидания казались невыносимыми для этого человека, дрожавшего от нетерпения. Он был подобен морфинисту, который не может жить без своего наркотика: его потребностью было потрясать мир каждые три месяца. «Для меня было ясно,— сказал он своим генералам 23 апреля 1939 г. (документ 798 P.S.),— что, рано или поздно, но конфликт с Польшей должен произойти. Я принял решение уже год тому назад, но я полагал сперва обратиться к Западу, и только спустя несколько лет обернуться к Востоку. Но течении событий не может быть предусмотрено. Я хотел сперва установить приемлемые отношения с Польшей, чтобы иметь развязанные руки для борьбы с Западом. Но этот мой план не мог быть осуществлен. Мне стало ясно, что Польша нападет на нас сзади в то время, когда мы будем заняты на Западе и что таким образом нам придется воевать с ней в невыгодный для час момент». Решение ликвидировать сперва Польшу было принято Гитлером весной 1939 г. 23 мая он назначил в Новой Канцелярии большое военное совещание. Протокол совещания, заверенный подполковником Шмундтом, перечисляет присутствовавших генералов: Геринг, Редер, Браухич, Кайтель, Мильх, Гальдер, Боденшац, Шнивиндт, также как и группу офицеров от ОКБ: Варлимонт, Иешонек, Шмундт, фон-Белов. Отсутствовал только верный Иодль, отбывавший свой стая; командования в Вене, во главе дивизионной артиллерии. Речь Гитлера была фантастической сумятицей. Там было все: мечты о жизненном пространстве, идеологические декламации о национал-социализме, анализ мирового развития, исторические рассуждения о возникновении и упадке империй. В продолжении нескольких часов Гитлер разглагольствовал, анализировал, кричал и рычал. Общий тон был резко антибританский. Фюрер признавал, что англичане горды, мужественны, упорны, стойки в обороне, прекрасные организаторы, склонны к авантюрам. Не достигая уровня немцев, они обладают качествами северной расы. Однако, он заявил, что не уверен в достижении с ними мирного соглашения, т.к. они ведут себя, как смертельные враги Райха. «Англия, сказал он,— это двигатель антигерманских сил. Она видит в нашем развитии зарождение новой гегемонии, которая ее ослабит. Мы должны подготовиться к борьбе с ней. и это будет борьба не на жизнь, а на смерть. Наша конечная цель— поставить Англию на колени». В устах Гитлера это были новые мотивы. Отныне они чередуются с мотивами соглашения и союза. Буйным и непостоянным умом диктатора овладевают, попеременно, то надежда, то досада. Между тем польская проблема была актуальна, конкретна и неотложна. Она явно казалась предпочтительнее большой и сложной западной проблемы. «Польша,— сказал Гитлер,— вовсе не «случайный неприятель». Она всегда будет на стороне наших противников. У нее всегда тайное желаний использовать все возможности, чтобы нас уничтожить. «Дело вовсе не в Данциге. Речь идет о расширении нашего жизненного пространства к Востоку, приобретении базы питания и урегулировании Балтийской проблемы». «Польская проблема неотделима от конфликта с Западом». «Внутреннее сопротивление Польши большевизму сомнительно. Поэтому Польша является ненадежным барьером против СССР». «Польша не может оказать сопротивления натиску СССР. В победе Германии на Западе, она видит угрозу для себя и попытаемся лишить нас этой победы». «Поэтому не может быть вопроса о пощаде и это приводит нас к следующему решению: атаковать Польшу при первой же возможности». Гитлер предупредил своих слушателей: «Не ожидайте простого повторения чешской аферы. На этот раз, господа, это будет настоящая война...» Далее он заявил: «Мысль, будто мы можем добиться наших целей дешевой ценой, является опасным заблуждением. Такой возможности не существует. Мы должны сжечь наши корабли и дело пойдет не о справедливости или несправедливости, но о жизни и смерти народа, численностью в 80 миллионов». На этот раз Гитлер допускал войну на два фронта. «Англия,— сказал он,— не будет щадить французскую кровь и не задумается бросить французскую армию на Западный Вал. Важно, чтобы война была перенесена как можно ближе к Рурскому бассейну, владение которого определит длительность нашего сопротивления. Бельгия и Голландия будут заняты, несмотря на заявления о нейтралитете». «Если Англия попытается вмешаться в войну против Польши, то мы будем действовать с быстротою молнии. Мы должны обеспечить себе линию обороны на Зюдерзее». «Все правительства, все армии ищут способа сделать войну короткой. Тем не менее, мы должны приготовиться к войне на 10-15 лет». За этот последний год Гитлер в корне переменил свое решение. В 1938 г. ой говорил: «Если Англия и Франция решат воевать, я подожду». В 1939 г. он заявляет: «Что бы ни делали Англия и Франция, я разрешу польскую проблему силой оружия». Тем не менее, в его сбивчивой, почти сумасбродной речи, которую трудно было понять и еще труднее восстановить, проглядывала все же надежда, что, быть может, удастся свести с Польшей счеты один на один. «Наша задача— изолировать Польшу. Это вопрос дипломатической ловкости». И, наконец, вот фраза, в которой намечалась будущая политика: «Не исключена возможность, что Россия будет не заинтересована в сохранении польского государства». Когда генералы несколько опомнились от этого неожиданного потока красноречия, обрушившегося на них, они, по-видимому, не знали, что от них ожидается: занять ли Голландию, атаковать линию Мажино, перешагнуть Ламанш или идти походом на Варшаву? Но, по крайней мере, одно было ясно, определенно и неизбежно: война. По-видимому, после речи фюрера не было никакой дискуссии. Протокол совещания, во всяком случае, не упоминает о ней. Адмирал Редер, перед которым Гитлер только что развивал ослепительные замыслы уничтожения британского флота— молчал. Генерал-полковник фон-Браухич, главнокомандующий армией,— молчал. Поразительный контраст! В 1937 и 1938 гг. генералы позволяли себе высказывать свое мнение; В 1939 г.— они были немы. Аферы Бломберга, Фрича, Бека сломили их сопротивление, и Мюнхен был не только победой Германии над Чехословакии, но также победой Гитлера над Главным Штабом. Военные планы Германии на различных ее границах рисовались тогда на подобие радуги. Против Чехословакии был зеленый план, против Франции— желтый; против Польши— белый. Гитлер приказал армии деятельно готовиться. К августу все должно было быть готово. При этом он поставил еще два условия. Во-первых, армия должна быть готовой к наступлению без предварительной мобилизации. Во-вторых, приготовления должны вестись таким образом, чтобы их можно было в любой момент задержать или даже совсем прекратить в последние 24 часа. Начать наступление без мобилизации— значило опрокинуть все традиции, свято соблюдавшиеся во всех армиях в течении двухсот лет. «Это обстоятельство,— сказал Кайтель,— крайне стесняло Главный Штаб. Браухич несколько раз просил об его отмене, но Гитлер всегда отказывал». Основой стратегии Гитлера была неожиданность. Фюрер так старался хранить все в тайне, что 22 июня он отменил приказ по армии, предписывавший эвакуацию госпиталей из восточной зоны. Комфорт больных был не так важен, как сохранение тайны. «Армия,— говорит Кайтель,— была усилена тем, что задержали солдат, которые должны были выйти в запас еще в октябре прошлого года. Помимо того, было призвано большое количество запасных (резервистов)». Но Гитлер и на этом не успокоился. Приказ по ОКБ от 22 июня предписывал отвечать на вопросы работодателей или частных лиц, что резервисты призваны для участия в осенних маневрах и для пополнения воинских частей, принимающих в них участие. Второе условие, поставленное Гитлером, также опрокидывало классические традиции Главного Штаба. В приготовлениях к войне установленные сроки считались неприкосновенными. Раз решение принято, то военные меры также трудно остановить, как задержать движение солнца. В августе 1914 г., на основании ложного слуха о нейтралитете Франции, Вильгельм II созвал свой генералитет и радостно сказал: «Необходимо изменить планы войны: нам предстоит драться на одном фронте». На это Мольтке поднялся и сказал: «В таком случае, Ваше Величество, я имею честь просить об отставке». Гитлер изучал военную историю. Он не хотел подчиняться военному механизму. До последнего момента он старался оставить себе свободный выход. Дипломатическая подготовка войны шла одновременно с военной подготовкой. Цель, которую поставил себе Гитлер 23 мая, была изоляция Польши. Он все еще, до самого конца, надеялся, что западные державы не вступятся за Польшу. В Нюрнберге фигурировал за № 1871 P.S. длинный отчет о разговорах между фюрером и графом Чиано 12 августа 1939 г. в Оберзальцберге. Чиано, от имени Италии, настаивал на том, чтобы подождать. Гитлер— на том, чтобы действовать без промедления. Этот документ впервые показывает, насколько политика двух партнеров Оси была мало согласована. Чиано высказал, в частности, удивление, что Италия так неожиданно оказалась поставленной в такое серьезное положение. Беседа вылилась в форму поочередного монолога: Гитлер подчеркивал силу Германии, Чиано указывал на слабость Италии. «Я лично глубоко убежден,— сказал Гитлер,— что западные державы в последнюю минуту отступят перед перспективой всеобщей войны». «От всей души желаю, чтобы Вы оказались правы,— отвечал Чиано,— но я в этом совсем не убежден». «Как бы эхом этого диалога— притом окрашенным в минорный тон— звучит относящийся к тому же времени разговор между Кайтелем и адмиралом Канарисом, начальником германской разведки (документ P.S. 795). «Интересно отметить,— сказал Кайтель,— до какой степени итальянская диктатура оказывается нерешительной в вопросе войны. И, несомненно, такое отношение должно быть еще сильнее у демократических стран. Я убежден, что Англия не выступит». «Вы ошибаетесь,— возразил Канарис,— Англия тотчас же заключит союз, организует блокаду и парализует нашу морскую торговлю». «Блокада нам не страшна. Мы будем получать нефть из Румынии». «Да, но англичане будут бороться всеми средствами, если только мы нападем на Польшу». В своих расчетах на воздержание западных держав от участия в конфликте, Гитлер основывался, главным образом, на впечатлениях своей победы в Мюнхене: война внушала Западу страх. И для того, чтобы изолировать Польшу от Запада, нужна была только ловкость. «Это я,— сказал в Нюрнберге Риббентроп,— внушил фюреру идею заключить пакт с Россией. Сначала он отказался, но потом присоединился к моей мысли». 12 августа, в момент разговора Гитлера с Чиано в присутствии Риббентропа, принесли телеграмму из Москвы. Протокол гласит следующее: «Разговор был на короткое время прерван, потом текст телеграммы сообщен Чиано. Русские соглашались на приезд германского уполномоченного для переговоров в Москву. Риббентроп добавил, что русские были вполне в курсе германских намерений относительно Польши. Он сам, по поручению фюрера, информировал советского уполномоченного. Фюрер заявил что по его мнению СССР не намерен «таскать из огня каштаны» для западных держав. Положение Сталина было бы одинаково опасным как в случае победы русской армии, так и в случае ее поражения. СССР хотел прежде всего расширить свои выходы к Балтийскому морю и Германия не возражала против этого. Кроме того, Россия вряд ли выступила бы на стороне Польши, ибо между ними была глубокая взаимная ненависть. Посылка англо-французской миссии имела целью исключительно предотвратить катастрофические последствия политических переговоров. Спустя 9 дней был заключен германо-советский пакт о разделе Польши. По вполне понятным причинам, документ этот, столь важный для разъяснения причин войны, не фигурировал в Нюрнберге. План кампании против Польши, выработанный Главным Штабом, был представлен Гитлеру в конце июля. Так как генералы располагали лишь ограниченными силами (сорок дивизий, из них пять танковых), то они рассчитывали на скромную, сравнительно, операцию, продиктованную благоразумием. Они хотели сосредоточить свои силы в Силезии и предпринять всего лишь одну операцию в направлении к северо-востоку,— на Лодзь и Пилицу. Они не отваживались идти на Варшаву в течении этого первого наступления, довольствуясь выигрышем битвы на границах, и тем, что польскую армию принуждали к отступлению. Гитлер,— по словам Кайтеля и Геринга,— изменил этот план. Он знал, что польское командование сосредоточило свои силы в районе Познани и что оно намеревалось вести наступление. Там не менее, он не колебался обнажить германскую границу между Силезией и Вислой. Но он создал сильное левое крыло, которому поручена была задача перерезать «коридор» в направлении на Торн и Грауденц, соединиться с Восточной Пруссии и ударить в тыл полякам. План операции у Млавы, взятия ее и выхода в тыл Варшаве— принадлежит Гитлеру. Это было его дебютом в стратегии. Браухич и его офицеры взяли обратно свой план с пометками Гитлера и переделали его согласно указаниям фюрера. При этом Гитлер назначил срок войны. «Наступление,— сказал он,— начнется 25 августа. Что касается срока победы, то он его указал графу Чиано во время их беседы. Он считал необходимым срок в две недели, чтобы сломить сопротивление польской армии и, сверх того, четыре недели Для завершения всей операции. Таким образом, он рассчитывал закончить кампанию раньше, чем осень превратит польскую равнину в непроходимое море грязи. Германо-советский пакт был объявлен Москвой 21 августа. На следующий день Гитлер собрал в Оберзальцберге высших германских генералов. Их собралось, по словам Кайтеля, 15 или 20,— все командующие армиями и единениями авиации и танков. Никогда, вероятно, не будет установлен точный текст речи, произнесенной Гитлером на этом собрании. Существуют две различные версии, и бесконечные дискуссии в Нюрнберге оказались бессильны установить, какая из этих версий— подлинная. «Мое решение напасть на Польшу было принято прошлой весной. Вначале я опасался, чтобы политическая ситуация не вынудила меня к одновременной войне против Англии, Франции, России и Польши. Но даже и этот риск надо было принять». «С осени 1938 г.,— зная, что Япония не вмешается и что Муссолини связан своим безрассудным королем и бесчестным наследным принцем,— я решил договориться со Сталиным». «В конце концов, на свете есть только три государственных человека: Сталин, Муссолини и я. Муссолини— самый слабый из трех, так как он не был в состоянии сломить оппозицию королевского дома и церкви. Вот почему я решил столковаться со Сталиным. Через несколько недель я протяну руку Сталину на новой, общей русско-германской границе и мы совместно займемся перераспределением мира». «Наша сила— в быстроте и суровости. Чингис-хан истребил миллионы женщин и детей,— умышленно и с легким сердцем. Однако, история видит в нем только основателя великой империи. Что скажет обо мне расслабленная цивилизация— мне безразлично». «Я решил— и я пошлю на казнь каждого, кто осмелится выступить с критикой,— что наши цели в войне состоят не в достижении той или иной линии, но в физическом истреблении неприятеля». «Поэтому я отдал приказ моим отрядам «Мертвой головы» истреблять без сожаления и без пощады мужчин, женщин и детей польского происхождения. Только таким способом мы можем обеспечить себе необходимое жизненное пространство. В конце концов, кто вспоминает сейчас об истреблении армян?». «Генерал-полковник фон-Браухич обещал мне завоевать Польшу в несколько недель. Если бы дело шло о двух годах или даже об одном годе войны, я не дал бы приказа о наступлении. Я заключил бы союз с Англией против России, так как мы не в состоянии выдержать долгую войну». «Я мог оценить в Мюнхене этих жалких болтунов— Даладье и Чемберлена. Они слишком трусливы, чтобы напасть на кого-либо. Они ограничатся блокадой, но с помощью сырья, которое нам доставит Россия, мы ее выдержим». «Польша будет обезлюднена и колонизирована. И то же самое произойдет с Россией. Когда Сталин умрет, я раздавлю Советский Союз, и тогда взойдет заря германского господства». «Малые государства для нас не опасны. После смерти Кемаля Ататюрка, Турция управляется полу-идиотами. Карл Румынский стал совершенно рабом своих плотских страстей. Король Бельгийский и северные короли— мягкотелые слизняки и всецело зависят от расположения духа своих народов». «Мы должны считаться с возможной изменой Японии. Император Японии— копия последнего русского царя: слабый, нерешительный, робкий. Он может стать жертвой революции». «Мы должны чувствовать себя господами мира и видеть в народах только обезьян, которых нужно подгонять хлыстом». «Ситуация нам благоприятна. Единственно, чего я опасаюсь, это— что в последнюю минуту появится Чемберлен, или какой-нибудь другой шут с мирными предложениями». «Наступление на Польшу с целью ее уничтожения начнется в субботу утром. Вас, господа, ждет слава, какой свет не видел уже в течении веков. Будьте тверды. Не имейте жалости. Действуйте быстро и жестоко. Народы Западной Европы должны содрогнуться от ужаса, узнав о ваших деяниях. Это самый гуманный способ ведения войны, так как он ее сокращает». Геринг часто прерывал чтение и неоднократно отрицал неистовые мысли и выражения, приписываемые Гитлеру первой версией. Браухич, Кайтель и Гальдер так же заявили, что они не узнают слов фюрера. С другой стороны, речь была восстановлена по записи офицера, присутствовавшего на собрании, и секретарша фюрера фрау Вольф признала ее подлинность. Речь, без сомнения, выражает общие взгляды Гитлера. И отрицания генералов не представляются убедительными, т.к. соучастие,— хотя бы и не добровольное,— в таких замыслах уже само по себе является преступлением. Вторая версия, официальный протокол, изложена в документе 798 P.S. Это— типичная гитлеровская речь, со всеми ее длиннотами, которая приобретает особое значение в силу драматических обстоятельств, при которых она была произнесена. Гитлер возлагает на Англию ответственность за начинающуюся войну. Только английское вмешательство,— говорит он,— сделало Польшу такой непримиримой; только благодаря ему все германские попытки мирного разрешения вопроса о Данциге потерпели неудачу. «В конце концов,— говорит он,— политика, которую я вел до сих пор в отношении Польши, была в противоречии с идеями германского народа». Отметим мимоходом, что на обвинения Гитлера по адресу Англии в Нюрнберге была построена общая защита всех обвиняемых и, в частности, защита Риббентропа. * * * «Требования фюрера,— сказал Риббентроп,— сводились к следующему: 1) в политическом отношении Данциг переходил под суверенитет Германии, оставаясь в экономическом отношении по-прежнему в рамках Польского суверенитета; 2) Данциг соединялся с Восточной Пруссией подземным коридором с железнодорожной колеёй и автомобильной дорогой. И это было все. Но поддержка, оказанная Англией, сделала Польшу неуступчивой и непримиримой». Однако, по этому специальному вопросу мы имеем в протоколе совещания 23 мая 1939 г. такую фразу: «Дело вовсе не в Данциге». Защиту Риббентропа опровергает документ 2987 P.S.— выдержка из дневника Чиано, датированная августом 1939 г.: «Ну хорошо, скажите, Риббентроп,— спросил я его, когда мы прогуливались по саду,— что Вы, в сущности, хотите: Данциг или коридор?». «Нет,— отвечал он, пристально глядя на меня своими холодными глазами,— мы хотим войну». Обвиняя Англию (12 августа 1939 г.), Гитлер долго распространялся о ее слабости, «у нее нет настоящего вооружения,— говорил он,— одна только пропаганда. Морская программа 1938 года не выполнена. Все ограничивается мобилизацией резервного флота и покупкой нескольких вспомогательных крейсеров. На суше вооружение ограничилось пустяками. Англия будет способна послать на континент максимум три дивизии. Некоторый прогресс Достигнут в области авиации, но это только зачатки. В настоящий момент Англия обладает всего лишь 150 зенитными орудиями. Новое орудие Д.С.А. заказано, но заказ еще не скоро будет выполнен. Англия уязвима с воздуха». «А Франции,— добавил фюрер,— не хватает людей вследствие падения рождаемости. Ее артиллерия устарела». Что касается тактических возможностей западных держав, то Гитлер заявил, что блокада будет недействительна и что он считает невозможны) овладение линией Зигфрида. «В настоящий момент,— сказал он,— еще весьма возможно, что западные державы не выступят. Но мы должны с полной решимостью приняв весь риск в случае их выступления. Политик должен идти на риск так же как и военный». Анализ личностей также ободрял фюрера. На одной стороне— он и Муссолини. «Никто и никогда не будет обладать доверием германского народа в такой мере, как я. Вероятно, в будущем никогда не появится человек, обладающий таким авторитетом, как я. Поэтому мое существование— фактор большого значения». «Второй персональный фактор— это Дуче. Его существование имеет решающее значение. Если б что-нибудь с ним случилось, итальянская дружба стала бы сомнительной. Муссолини обладает самыми крепкими нервами во всей Италии». На другой стороне— ничтожества: «Ни в Англии, ни во Франции нет ни одной выдающейся личности. Наши неприятели имеют людей лишь ниже среднего уровня. Нет ни повелителей, ни волевых людей». И еще: «Наши неприятели— черви. Я их видел в Мюнхене». И, наконец, Гитлер провозгласил короткую войну: «Если бы Браухич потребовал у меня четыре года на завоевание Польши,— я ему ответил бы: невозможно». Подобно тексту речи Гитлера, впечатление, произведенное ею, также спорно. Согласно одной версии, она была принята с выражением энтузиазма. Геринг вскочил, якобы, на стол и произнес зажигательную речь. Это утверждение Геринг опровергает. «Бергхоф,— говорит он,— частное жилище и не в моих привычках вскакивать на столы в частных квартирах. Я просто, по своему обыкновению, произнес несколько слов, чтобы уверить фюрера в преданности армии». По словам Гальдера, речь была выслушана в атмосфере подавленности и беспокойства и не вызвала никакой манифестации. Прошли томительные 24 часа. Вся Европа принимала военные меры. Война должна была начаться через два дня. Правительства— в растерянности. Радио захлебываются. Германия, призвавшая своих резервистов для осенних маневров, заверяет, что она не производила мобилизации. 24 августа, после полудня, в бюро Геринга затрещал телефон. «Я услышал,— рассказывает Геринг,— голос фюрера, который сказал»: «Я останавливаю все». «Это серьезно?» «Нет, я хочу только посмотреть, нет ли средства избежать выступления Англии». Со своей стороны, Кайтель рассказывает, что Гитлер призвал его и приказал остановить приготовления потому, что он хотел выиграть время для переговоров. В полдень Англия дала свои гарантии Польше. Накануне,— как Чиано и предвидел 12 августа,— Муссолини известил Германию, что по недостатку снабжения он в данный момент не готов к выступлению. Это создавало новую ситуацию: с одной стороны, Германия оставалась в одиночестве; с другой— против нее составлялась коалиция из Польши, Франции и Англии. Гитлер хотел обдумать положение и выиграть время для нового маневра. Война оставалась висеть в воздухе. Попытки, сделанные во время этой отсрочки, описаны английским послом Гендерсоном. Нюрнбергский процесс добавил к этому показания Далеруса. Это был шведский промышленник, преисполненный благих намерений. Предстоящая война наполняла его ужасом,— она ему казалась гибелью всей цивилизации и он поставил своей задачей во чтобы то ни стало помешать ей. Он был занят этой миссией с начала весны. Будучи знаком с Герингом, первая жена которого была шведка, он свел его с английскими промышленниками. Он пытался добиться посредничества Шведского короля для устройства англо-германской конференции, но Густав V, осторожный как лисица, уклонился от этой роли. Далерус не был обескуражен этим неуспехом, и понимание, которое он нашел у Геринга, поддержало его надежды. Он организовал частное дипломатическое объединение в одном из замков Голштинии. Успел открыть себе многие двери, в частности у лорда Галифакса. Летал беспрестанно из Лондона в Берлин за собственный счет. Среди персонажей этой трагедии, подлинные пружины и рычаги которой были ему неизвестны, он являл собою безупречную фигуру, смесь неосведомленности и доброго сердца. 26 августа Далерус был в Берлине, имея в кармане довольно туманный проект англо-германской конференции в Голландии. Ровно в полночь с 26 на 27 фюрер вызвал его в Канцелярию. Далерус взял такси, убежденный, что в этот момент он входит в историю. Гитлер был возбужден и говорлив. В этот день у него был неудачный разговор с Гендерсоном и это его раззадорило. «В течении двадцати минут,— рассказывает Далерус,— он мне излагал свои идеи, так что я уже начинал думать, что этим и ограничится вся аудиенция. Он ходил взад и вперед, все более возбуждаясь, и в конце концов пришел в подлинную ярость. «Если война разразится,— кричал он— я буду строить подводные лодки. Да, подводные лодки, подводные лодки». И через минуту: «Я буду строить самолеты, самолеты, самолеты. И я выиграю войну». «Успокоившись немного,— продолжает Далерус,— он просил меня, как хорошо знающего Англию и англичан, объяснить ему, почему, несмотря на все свои усилия, он никогда не мог сговориться и англичанами. После некоторого колебания я заявил ему, что по моему мнению причина лежит в том, что англичане не питают достаточного доверия к нему и его правительству». Этот ответ не взорвал Гитлера. Разговор продолжался, вернее, монолог. По прошествии полутора часа, фюрер попросил Далеруса вернуться в Лондон и передать Британскому Кабинету его последние предложения. Гитлер изложил их в шести пунктах. Они сводились к следующему: Англия должна помочь Германии в получении Данцига и Коридора, причем экономические права Польши остаются неприкосновенными. Затем Англия должна согласиться на разумное разрешение вопроса бывших германских колоний. Взамен этого, Германия обязывается защищать Британскую Империю всеми своими вооруженными силами и повсюду, где потребуется. Защищать Империю! Я уже говорил об этой шутовской идее Гитлера. Он воображал, что протягивает Англии необычайную приманку, беря ее под защиту своих армий. Далерус вернулся в Лондон. При отъезде Геринг пожелал ему счастливого пути. Впоследствии из этого путешествия создали легенду. Рассказывали, будто Риббентроп хотел вызвать аварию самолета, чтобы в корне пресечь этот последний шанс мирного исхода. «В действительности,— говорит Геринг,— ситуация была уже настолько напряженной, что полет германского самолета в Англию был далеко не безопасен» В Лондоне страх перед войной открыл Далерусу все двери. Он виделся с Чемберленом, Галифаксом, Кадоганом. Бравирование Гендерсона по отношению к фюреру признавалось опасным. На один момент казалось, что миссия Далеруса может оказаться удачной. Однако, ответ, с которым он вернулся в Берлин, оказался недостаточным для предотвращения войны. Англия допускала установление новых границ Польши на конференции пяти великих держав: Франции, Великобритании, Италии, Германии и России. Быть может, в этой уступке скрывалась перспектива нового Мюнхена. Гитлер мог бы воспользоваться ею, как средством психологического давления на Польшу и при некотором терпении повторить историю захвата Судет. Приняв предложение Англии, он мог бы разрядить напряжение и выиграть время. Но его обуял демон войны. Его армии были готовы и вождь сгорал от нетерпения осуществить свои планы. Ведь он сам сказал две недели тому назад графу Чиано, что военные действия должны начаться не позднее 30 августа, чтобы закончиться до осенней распутицы. В Берлине Далерус тщетно ожидал аудиенции у Гитлера. Время уходило, а с ним и шансы на мир. «1-го сентября в 8 часов утра,— рассказывает Далерус,— я встретил Геринга в Министерстве Авиации. Он объявил мне с некоторым смущением, что неприязненные действия уже начались: поляки напали на радиостанцию в Глайвице и взорвали мост у Диршау. «Я встретился с Гитлером только после обеда в кулуарах Райхстага. Он только что закончил свою речь, в которой объявил о начале военных действий с Польшей. Он был крайне возбужден и нервен. Сказал, что он давно уже знал, что Англия хочет войны, но теперь он разобьет Польшу и завоюет всю. Геринг, вмешавшись в разговор, пытался сказать, что германская армия займет только определенные пункты. Но Гитлер совершенно потерял самообладание. Он начал кричать, что будет воевать год, два года и, возбуждаясь все больше и больше, закончил заявлением, что он будет воевать десять лет». В этот день уже с утра германские самолеты разрушали бомбами города, пути сообщения, штабы и аэродромы Польши.
