Экспедиция в Норвегии могла вызвать кризис в германо-советских отношениях. Германия отрезала России путь к Северной Скандинавии, на которую та всегда имела виды. Тем не менее СССР заявил, что он не заинтересован в конфликте, и германские документы доказывают, что Советский Союз проявил «понятливость». В деле Норвегии Главный Морской Штаб возымел дьявольскую мысль. Он внушил фюреру (документ S. VII 40. 103) не занимать Тромзе и объявить советскому правительству, что Германия признает особые интересы СССР в этом районе. Приманка была соблазнительной для державы, стремившейся к океану. Моряки высказали Гитлеру свое соображение: «лучше видеть в Тромзе русских, чем англичан». «Еще лучше,— сказал фюрер,— видеть там немцев. Мы сами займем Тромзе». 10 мая 1940 г. началось наступление на Францию. Первый отклик Москвы на германские победы пришел в Берлин 21 мая, в тот самый день, когда танки Гудериана достигли Аббевилля. Германский посол Шулленберг сообщил, что успехи немцев не вызвали в Москве никакого неприятного чувства. У посла не было хорошей информации, или, быть может, он слепо усвоил точку зрения своего министра Риббентропа. Сталин построил всю свою политику в расчете на долгую войну, и темпы германской армии могли причинить ему только жестокое разочарование и серьезные опасения. Другие немецкие наблюдатели не замедлили это обнаружить и сообщ«Россия,— пишет начальник морского оперативного отдела 5 июня,— признает военные успехи Германии, но она опасается, что в случае решительной победы, Германия затем обратится против нее. Победа союзников для СССР еще более нежелательна. Активное участие России в войне не приходит в соображение в виду ее военной слабости и неустойчивой внутренней политики. Сталин не захочет жертвовать собою для дела союзников. Официальная политика Советского Союза по отношению к Германии все время вполне корректна, но не исключена возможность постепенного саботажа экономического сотрудничества. Вследствие своих опасений по поводу будущих отношений с Германией, Россия думает о занятии балтийских стран». Пять дней спустя морской атташе отмечает «значительное охлаждение и материальные затруднения». Он упоминает также, что Россия опасается нападения Германии, после ее победы над западными державами. Однако, с виду согласие еще не существует. 29 мая советское правительство отказалось принять уполномоченного Великобритании, присланного для переговоров о торговом договоре. Наоборот, Риббентроп едет в следующем месяце в Москву для дополнения экономических пунктов пакта 23 августа. Он возвращается довольный успехом и привозит в чемодане договор на сумму в один миллиард марок. Однако не прошло и 48 часов, как телеграмма посла Шулленбурга приносит на Вильгельмштрассе (министерство иностранных дел) неожиданную новость: «Завтра русские занимают Бесарабию». Это «завтра» совпало с днем перемирия во Франции. Поэтому выступление русских не вызвало большого шума в Европе. Румыны, однако, обратились к Германии, прося ее поддержки. Германия отвечала: «надо уступить». Но Риббентропу Гитлер сказал с глазу на глаз следующее: «Я не позволю русским распускаться. Мой пакт с ними был заключен в предвидении долгой войны; но так как война оказалась короткой, я в нем больше не нуждаюсь» . Эти слова объясняют все. Германская победа на Западе фактически расторгала союз СССР с Германией. Советско-германский конфликт начался с Дюнкирхена. Однако 4 июля фюрер в военном совещании подчеркнул некоторые последствия победы над Францией. Он объявил о своем намерении уменьшить наличный состав армии и демобилизовать старшие призывные сроки. О России он не сказал в этот раз ни слова. На следующей конференции 21 июля Гитлер заявил: «Хотя Россия созерцает наши успехи со слезами на глазах, однако она не имеет намерения воевать с Германией. Нашей естественной обязанностью является серьезно взвесить угрозу со стороны СССР, как и угрозу со стороны США. Германия заинтересована в короткой войне, но эта война не является необходимостью. Сырья у нас достаточно и питанием мы обеспечены. С источниками энергии дело несколько труднее, но пока продолжаются поставки нефти из России и Румынии и пока гидроэлектрические установки защищены с воздуха, положение не является угрожающим». На небосклоне появились тучи. СССР захватил Балтийские страны, как раньше захватил Бесарабию и Буковину. Присоединение Прибалтики, исторически и культурно столь связанной с Германией, вызвало в Райхе глухое возмущение. Немцы находили, что русские слишком уж поспешно стремятся использовать победы при Седане и Дюнкирхене, в которых они не принимали участия. Англия действовала. Она была не в таком положении, чтобы обижаться на оскорбления и грубости, которыми Молотов осыпал ее в своих речах. Она послала в Москву в качестве посла самого красного из своих аристократов— проницательного сэра Стэфорд Крипса. Он получил аудиенцию у Сталина. Германия обеспокоилась. Она успокоилась 23 июля. Аудиенция Крипса получила следующее объяснение на Вильгельмштрассе: «Попытка Англии отделить Германию от России потерпела полную неудачу. По мнению Сталина, успехи Германии не представляют угрозы для СССР. Отношения между обеими странами по-прежнему основаны на их взаимных интересах. СССР не допускает вмешательства Англии в свою внешнюю торговлю. Ни одна из держав не может претендовать на исключительное влияние в балканских делах и СССР также не имеет этой претензии. Он не признает исключительной роли Турции в Черном море и в проливах». В августе морское сотрудничество еще продолжалось. Таинственное германское грузовое судно, «корабль 45», прошло на Дальний Восток вдоль берегов Сибири и через Берингов пролив. Но больше уже не возникало вопроса об уступке Германией своих линейных кораблей, ни об уступке Россией своих морских баз. Германия,— владычица всего побережья Европы от Тромзе до Андэй,— не нуждалась более в Мурманске. Гитлер, однако, стал нервничать. 13 августа он отдал приказ укрепить фиорды на севере Норвегии «таким образом, чтобы русское нападение было обречено на неудачу». Помимо того, он начал интересоваться Финляндией, которая просила Германию о поддержке, чувствуя себя снова под угрозой. 20 августа Главный Морской Штаб следующим образом определил цели советской политики: «Приобретение незамерзающего порта в северной Атлантике. Продвижение на Балканах с целью аннексии Дарданелл и господства в Черном море. Движение через Ирак к Персидскому заливу. Сильный натиск на Финляндию. Панславянская пропаганда в Болгарии, Румынии и Югославии. Агитация в Греции. В ближайшее время СССР вряд ли прибегнет к оружию. Дальнейшая его позиция будет зависеть от оборота, который примут события». Почти в то же время— в последних числах августа или первых числах сентября— Гитлер созвал в Райхенгальте генералов Кайтеля, Иодля и Варлимонта. «Он просил нас,— рассказали они в Нюрнберге,— подумать над войной с Россией. Но он приказал нам держать это в абсолютном секрете. Было запрещено писать что либо по этому вопросу». Кайтель добавляет, что Гитлер хотел знать, можно ли предпринять что либо немедленно же. Ответ генералов был отрицательным. «Война с Россией осенью 1940 года была невозможна,— говорит Кайтель.— Заставить армию сражаться в Польше, перебросить ее на запад, сражаться там, и теперь перебросить ее опять в Польшу, чтобы снова начинать бои— это было абсолютно невозможно. Армия должна отдохнуть и быть заново снаряженной». Но вопрос, поставленный Гитлером, указывал на направление работы его ума. «Я был встревожен»,— говорит Кайтель, и то же самое повторяют другие два генерала. Варлимонт спросил Риббентропа о положении. «Он ответил мне, что отношения с Россией по-прежнему хорошие и даже был поднят вопрос о расширении пакта с Москвой. Я почувствовал себя успокоенным». Перегруппировка германской армии, возвещенная приказом Гитлера от 22 июня, началась. Войска, победившие на западе, возвращались на восток, к местам их первых успехов. Танкисты и пехота снова очутились на равнинах, где происходили битвы, снова увидели реки, которые они уже однажды переходили. Они получили новые машины, новое вооружение. В первом томе документов ОКБ содержится следующий приказ, датированный 27 апреля: «Переброска десяти пехотных дивизий и двух танковых в Генерал-Губернаторство (Польша) в виду возможной в близком времени операции по охране румынских нефтяных промыслов». Промыслы, о которых шла речь, могли быть угрожаемы только со стороны русских, которые приблизились к ним по занятии Буковины и Бесарабии. 12 сентября германский морской атташе в Москве сообщил, что отношение русских, пройдя через период охлаждения, снова стало вполне дружественным, хотя причины этого изменения неизвестны. Вильгельмштрассе со своей стороны опровергало все слухи о растущей враждебности со стороны России. Но другие источники говорили о сильной антигерманской пропаганде в Красной армии и о важных военных приготовлениях. 26 сентября адмирал Рэдер сделал в присутствии фюрера анализ общего положения. Следовало овладеть Суэцем, продвинуться в Палестину и в Сирию и поставить Турцию в зависимость от Германии. «Русская проблема таким образом была бы совершенно видоизменена. СССР прежде всего боится Германии, и операция, которая предвидится на севере (охрана Финляндии) станет быть может излишней». Фюрер изъявил согласие. «Я думаю,— сказал он,— что СССР испытывает серьезный страх перед Германией, но я считаю маловероятным, чтобы в Финляндии еще в этом году произошли новые осложнения. Мы должны направить СССР к Персии и Индии; там он найдет выход к океану, более значительный, чем Балтийское море». Пакт трех держав— Германии, Италии и Японии— был подписан 27 сентября. Этот союз трех великих антикоммунистических держав мира должен был серьезно обеспокоить СССР. Однако, он не проявил внешне никакого беспокойства и даже выразил удовлетворение тем фактом, что его нейтралитет был признан. 11 октября немцы вошли в Румынию. Это повлекло за собою,— как выразился германский посол в Москве,— «легкое охлаждение» германо-советских отношений. Становилось все более очевидным, что направления экспансии обеих держав взаимно перекрещиваются. Кроме того в Польше все учащались международные инциденты. Действие московского пакта сходило на нет. Риббентроп, чувствительный к этому охлаждению, старался, поправить дело. Он предложил фюреру свидание со Сталиным. «Вы бредите,— отвечал ему Гитлер,— вы отлично знаете, что Сталин никогда не согласится приехать в Берлин; не захотите же вы, чтобы я ехал к нему в Москву». «Я получил только разрешение,— говорит Риббентроп,— написать Сталину просьбу о командировке Молотова в Берлин». Этот визит представляет собою одно из наиболее важных событий в наступившей короткой дипломатической войне. Молотов приехал 10 ноября. Официально Германия и Россия были еще добрыми друзьями. Прием советского министра был обставлен с одной стороны военной показной пышностью, с другой— тем несколько грубоватым радушием, которое так характерно для церемоний тоталитарных держав. Сохранилась фотография: Риббентроп весело хохочет, а молотов со своим непроницаемо лукавым лицом протягивает ладони, как будто говорит: «Вот видите, я ничего не взял». Германские дипломатические документы заявляют, что результат поездки Молотова был удовлетворительный. «СССР,— говорит документ А. 15.199,— по-видимому склонен примкнуть к тройственному пакту после улажения нескольких вопросов, перечень которых следует». Вот эти вопросы: В вопросе Финляндии Молотов осторожно нащупывал почву. Германия отказалась допустить простую аннексию всей страны Советским Союзом, но выразила готовность сделать кое-какие уступки. Молотов был посвящен в проект действий против Греции для поддержания Италии. Он согласился. Со своей стороны он потребовал признания советских интересов в Болгарии, аналогичных германским интересам в Румынии. Немцы не возражали. По поводу проливов немцы заявили, что они вполне понимают стремление России стать там твердой ногой и они вовсе не отстаивают господства Турции над Дарданеллами; равным образом они поддерживают притязания России на район Карса и соглашаются оказать общее давление на Турцию. Наконец немцы заявили, что они не заинтересованы в Персии, а русские выразили готовность уладить свои недоразумения с японцами. В общем это было почти соглашение. Две агрессивные державы еще находили достаточное поле для мирных захватов, откладывая свою схватку на будущее время. Тот, кто брал бы этот документ буквально, нашел бы в нем больше шансов на мир, чем на войну. Однако это была лишь официальная, так сказать поверхностная истина. Подлинную, глубинную истину мы найдем в том впечатлении, которое приезд Молотова оставил в душе Адольфа Гитлера. Историческую реальность гораздо вернее передают живые свидетели, чем документы. Вот что сказал Кайтель: «Требования Молотова встревожили фюрера. Молотов имел в виду возобновление войны с Финляндией, для того чтобы захватить всю страну; он стремился к экспансии на Балканах и в Дарданеллах. Фюрер видел в этих планах контуры большого маневра с целью охвата Германии. В то же время он был сильно обеспокоен полученными сведениями о гигантском развитии советской военной промышленности». Гитлер упрощал. Эта способность упрощения была его природным дарованием. Из всей политики, намеченной Молотовым, богатой нюансами и основанной в сущности на классической базе дипломатии— на идее компенсации,— Гитлер зафиксировал в памяти самое главное: окружение Германии. Реакция его была быстрой. Три недели спустя, 18 декабря 1940 г., Гитлер составил то, что представляет собою один из самых замечательных документов войны и истории— свою директиву №21, известную под именем «план Барбаросса» и фигурировавшую в Нюрнберге под № 446 P.S. Эта директива начинается так: «Необходимо, чтобы вооруженные силы Германии были в состоянии сокрушить Россию в течении короткой кампании. Если обстоятельства позволят, я отдам приказ о сосредоточении войск, по крайней мере, за восемь недель до начала операций». Приготовления, требующие более долгого времени, должны быть начаты немедленно, с таким расчетом, чтобы они могли быть закончены к 15 мая. Должны быть приняты самые строгие предосторожности, чтобы не возбудить никаких подозрений». После этого вступления директива №21 намечает стратегические идеи кампании: «Главная масса русской армии должна быть раздавлена ударом наших танков; путь к отступлению остальной части армии в глубь России должен быть отрезан. Быстрое преследование отступающей армии позволит нам достигнуть той черты, откуда русский воздушный флот уже не сможет угрожать территории Великой Германии. Первой целью является захват и удержание территории, лежащей к западу он линии Волга-Архангельск. В случае необходимости, последний промышленный район России,— Урал,— будет ликвидирован авиацией». «В виду того, что болота Припяти разрезают театр военных действий на две части, центр тяжести наших армий— две армейские группы— будет находиться к северу от болот. Из этих двух групп южная будет иметь главной задачей уничтожение боевой силы русской армии. Северная группа возьмет Ленинград и Кронштадт. Затем наши силы будут сосредоточены против Москвы,— важного центра сообщений и вооружения. Группа армий, действующая к югу от Припяти, займет Украину. Только полный разгром русской армии сделает возможным одновременное достижение этих целей. Финляндия и Румыния прикрывают фланги». Знаменательное совпадение: три полководца, в разное время напавшие на Россию, были все три великими стратегами. План Карла XII был хорош. План Наполеона— хорош. План Гитлера— хорош. Директива №21 содержит только основные принципы, но они верны, они классически построены и они сильны. Гитлер отлично понял своего главного неприятеля: пространство. Следовательно, надо было захватить неприятельскую армию раньше, чем она сможет уйти в необозримые просторы России. Надо было не сражаться, но уничтожать. Точно так же понимали свои задачи и Карл XII и Наполеон. Гитлер, конечно, изучил их кампании и он точно установил причину их поражения. Эти великие полководцы не смогли схватить неприятеля, так как они были бессильны против пространства. Он, Гитлер, обладал нужным для этого оружием: скоростью. Тот самый маневр, который не удался Карлу XII вследствие медлительности Левенгаупта и не удался Наполеону из-за чрезмерного расстояния между флангами Великой Армии— этот маневр Гитлер рассчитывал провести успешно при помощи танковых армий. Он предполагал прорвать центр неприятельской армии, предупредить ее отступление глубоким проникновением в тыл неприятеля и, наконец, захватить русскую армию в плен по частям. Цели географические он считал второстепенными и, в согласии с Клаузевицем, давал предпочтение задачам стратегическим. Когда генерал Гальдер высказал мнение, что главными целями кампании должны быть Украина, Москва и Ленинград, Гитлер ему возразил, что главная цель— это помешать русской армии отступить и тем избежать уничтожения. «Самое существенное,— сказал он,— это чтобы русские не смогли восстановить свои силы в тылу, создав новый фронт». Задача прорыва русского фронта возложена была на группу армии центра, вверенную фон Беку. Ему придали большую часть танков и в частности весь боевой корпус, который совершил прорыв французской армии под Седаном. Но было предусмотрено, что после прорыва русского фронта эта группа будет разделена, и части ее будут присоединены к крайним группам. Левое крыло будет помогать фон Леебу при взятии Ленинграда, а правое— фон Рундштедту при завоевании Украины. Центр задержится перед Москвой до того момента, когда будут достигнуты цели на севере, и тогда германские силы сомкнут вокруг столицы гигантское кольцо. Таким образом война против СССР, как ее замышлял Гитлер, должна была стать триумфом маневра— кампания сводилась к одной гигантской битве. Как легкий боксер, Гитлер хотел избежать долгой изнурительной борьбы с тяжеловесом СССР; он должен был поразить противника уже в первом кругу силой и точностью удара своей правой руки. Но в двух пунктах Гитлер ошибся: во-первых, эшелонирование русской обороны в глубину и во времени превысило его расчеты; во-вторых, он недостаточно учел еще одного неприятеля, который парализовал скорость его танков: местные условия, почву и дороги России. Директива №21 заканчивалась следующими словами: «Нужно иметь в виду, что все приказания, которые будут отданы главнокомандующими на основании этой инструкции, суть лишь меры предосторожности на тот случай, если бы СССР изменил свое отношение к нам. Число офицеров, которые будут вначале вести подготовительную работу, должно быть минимальным. Дальнейшие, сотрудники должны быть намечены возможно позже и лишь постольку, поскольку они будут совершенно необходимы для данной задачи. Иначе мы рискуем, что наши планы будут обнаружены (момент проведения плана еще не назначен), из чего для нас возникнут серьезные политические и военные невыгоды». Этот параграф не простая формальность. В декабре 1940 г., когда война с Англией еще не была окончена, решение начать в следующем году войну против России еще не окончательно утвердилось в уме Гитлера. Он мечтал, как мы видели, о Гибралтаре, о Северной Африке, об островах в Атлантике. Он снова колебался между Западом и Востоком и имел в виду на всякий случай обе комбинации. Но фатальным для него было то, что Россия представляла для каждого подобного ему ума неотразимую привлекательность. Ее безмерность манила завоевателей, они видели в ней страну для эпопеи. В 1707 году Карл XII находился в том же положении, что и Гитлер. Герцог Мальборо, которого Англия послала к нему, чтобы отвратить его от союза с Францией, войдя в кабинет короля Швеции, увидел большую карту России. «А!— воскликнул он,— Россия, какое великолепное поле битвы для такого полководца, как Ваше Величество». Эти слова, быть может, были решающими. Гитлер не имел возле себя соблазнителя. Наоборот, те немногие, кто смел давать ему советы, пытались отговорить его от русской авантюры. Но эти робкие предостережения, подобно советам Коленкура Наполеону, могли только укрепить его в принятом решении. Таким образом он привык всегда чувствовать себя правым. 27 декабря адмирал Рэдер представил свои возражения. «Главнокомандующий морскими силами,— говорится в протоколе,— снова требует самой полной концентрации наших сил против главного нашего неприятеля— Англии. С одной стороны, Англия улучшила свое положение благодаря военным неудачам итальянцев в восточной части Средиземного моря и благодаря помощи США. С другой стороны, она может получить смертельный удар из-за прекращения ее заокеанской торговли. Наши усилия по постройке подводных лодок и созданию мощной гидроавиации далеко недостаточны. Наш военный потенциал целиком должен быть посвящен борьбе с Англией; всякое распыление сил в ущерб флоту и авиации затягивает войну и ставит под удар конечный успех. Поэтому главнокомандующий морскими силами выдвигает самые серьезные возражения против кампании в России до поражения Англии». Фюрер ответил, что темп постройки подводных лодок (от 16 до 18 в месяц) был действительно очень слаб. «Тем не менее,— сказал он,— последний континентальный противник должен быть сокрушен прежде, чем мы будем готовы с Англией. Поэтому армия должна, получить необходимое. После этого мы сосредоточим все наши усилия на авиации и флоте». Конец 1940 и начало 1941 годов были трагическими для Великобритании. Лондон постепенно разрушался бомбами германских самолетов и его измученное население каждую ночь наполняло галереи подземной дороги, причем усталость и страх делали его все более похожим на полудикие орды Востока. Ковентри было разрушено в один налет, и Мидлэнд, этот британский Рур, сердце всей индустрии, в особенности военной, начинал зиять страшными ранами. Воздушные тревоги были так часты, что они могли совершенно парализовать производство, если бы не был отдан приказ продолжать работы и во время налета, несмотря на опасность. В гавани, уже полуразрушенные и разрушаемые все далее, приходили разгружаться только подводные лодки, действовавшие стаями, по «тактике волков». Англия шаталась под ударами, которые она не могла возвращать и тем не менее ее воля к борьбе не ослабевала. Гитлер изумлялся; потом ему показалось, что он понял. Англия была тверда, потому что она надеялась на помощь. Надежда не помощь Америки, которая раскачивалась так медленно, не могла быть достаточной для того, чтобы так стойко держаться. Единственно реальной могучей военной поддержкой, которую она ожидала, была помощь России. Геринг, Кайтель, Иодль и Риббентроп подтвердили в Нюрнберге эту версию совершенно единогласно. «Гитлер проникся в начале 1941 г. убеждением, что между Англией и СССР существовало тайное соглашение. Он не мог иначе объяснить ожесточенное и по-видимому безнадежное сопротивление англичан...». Заключение вытекало само собой: когда Россия будет разбита,— Англия капитулирует. 8 января 1941 года Гитлер заявил Риббентропу: «Англия держится только надеждой на помощь Америки и России. Дипломатическая подготовка англичан в Москве ясна: цель Англии— это бросить СССР на нас. Одновременная интервенция России и Америки была бы слишком тяжела для нас. Поэтому надо уничтожить угрозу еще в зародыше». Кайтель приводит еще другой довод, который побудил фюрера напасть на Россию. «Наша сухопутная армия,— сказал он,— стояла без дела. После поражения Франции у нее «не было противника в Европе и было очевидно, что мы не могли ее держать бесконечно в состоянии мобилизации, но без употребления. Это показалось фюреру исключительно благоприятным случаем для того, чтобы покончить с большевизмом. Он сказал, что после того, как советская опасность будет устранена, он демобилизует армию и будет продолжать войну исключительно силами морского и воздушного флота». Решение было принято Гитлером в феврале— это засвидетельствовано Герингом. «Фюрер,— сказал он,— сообщил мне, что он решил предупредить нападение русских, нанеся Советскому Союзу решительное поражение». «Он изложил мне свои доводы в виде пяти пунктов: 1. Сосредоточение советских войск в Польше продолжается безостановочно. 2. 3. Воздушные силы в западных областях СССР становятся все более многочисленными. 4. 5. Сведения, полученные ОКБ о росте военной промышленности СССР, принимают угрожающий характер. 6. 7. Экономическое давление Советского Союза также непрерывно растет. 8. 9. Требования Молотова в Берлине по поводу Финляндии и Балкан раскрывают план экспансии СССР и окружения Германии, для нас нестерпимый. 10. «Я просил времени на размышление,— продолжает Геринг,— а на другой день представил фюреру мои возражения. Он выслушал их спокойно. Я подчеркнул, что мы уже находимся в войне с мировой державой— Великобританией; что вторая мировая держава— Соединенные Штаты несомненно вступят— рано или поздно— в войну, и что было бы весьма неблагоразумно идти одновременно против третьей мировой державы— России. Я не сомневался в том, что германские армии победят русскую армию. Но я заявил фюреру, что занятие такой громадной страны, как Россия, потребует таких усилий, которые нас значительно и надолго ослабят. Я отметил также, что война на востоке принудит воздушные силы Германии прекратить или по крайней мере сократить налеты на Англию как раз в тот момент, когда они достигли полной силы и когда неприятель выказывает явные признаки истощения. Я предложил фюреру обратный план. Он состоял в том, чтобы укрепить наш союз с Москвой, обратить его в военное сотрудничество и толкнуть СССР на Индию. Фюрер ответил мне, что вводить большевизм в нищие и голодные массы индусов представляет собой такую ответственность, которую он никогда на себя не возьмет. Ни один из моих аргументов не мог поколебать фюрера». 3 февраля 1941 года, в Берлине состоялся военный совет. В архивах Нюрнберга есть протокол его под номером 872 P.S. Присутствовали: Гитлер, Кайтель, Иодль, Браухич, Гальдер и несколько офицеров Главного Штаба. Гальдер дал картину,— впрочем, крайне элементарную— Красной армии. Он определил ее силу в 100 пехотных дивизий, 25 конных и 30 танковых. «Нашу силы,— сказал Гальдер,— почти таковы же по численности, но значительно выше по качеству. Советские пехотные дивизии имеют несколько больших танков, но эти танки посредственного качества. Русская артиллерия многочисленна, но материальная часть и командование стоят на низком уровне. Укрепления спешно возводятся. Стратегические планы советского командования неизвестны, но надо считаться с тем, что отступление Красной армии из Украины и из Прибалтики сомнительно в виду того, что эти районы имеют большое значение». Затем заговорил Гитлер. Он энергично настаивал на необходимости полного окружения главных сил советской армии. «Важно,— сказал он,— уничтожить большую часть неприятельской армии, а не обратить ее в бегство. Нужного результата мы можем достигнуть, маневрируя на флангах возможно большими силами». Генералы не возражали. Не было ничего похожего на дебаты, происходившие во время обсуждения плана кампании во Франции. Главный Штаб стал мягким и податливым. Когда Браухич сделал робкое замечание о мерах предосторожности, какие необходимо будет принять на западе. Гитлер обрезал его словами: «Когда Барбаросса начнется, весь свет затаит дыхание и будет выжидать». В уме Гитлера война с Россией была уже решена. Но Англия еще не знала, что она спасена. Ожидание нашествия немцев становилось все более напряженным, и каждый вечер солдаты Домашней Обороны перед сном повторяли наставления для борьбы с парашютистами и танками. В Германии были даны приказы продолжать приготовления к высадке; войскам внушалось, что удар по Англии предстоит в самом скором времени. Более того: Гитлер приказал распространять слухи, что сосредоточение германских сил на востоке является ловушкой, чтобы уверить Англию, будто готовится конфликт с Россией: «Я хочу,— заявил Гитлер,— чтобы операция Барбаросса была самой большой неожиданностью в истории. Она должна во всех отношениях превзойти все предшествующее». Дипломатические события продолжали идти своим чередом. Документы Нюрнберга периодически отмечают признаки натянутых отношений, и для внимательного наблюдателя было очевидно, что германо-советское сотрудничество угасает. Однако, официально отношения оставались по-прежнему дружественными. Это было необходимым условием для сюрприза, который подготовлял Гитлер. 11 января 1941 года было подписано экономическое соглашение— последний листок на дереве эфемерной дружбы, взращенном Московским пактом 23 августа 1939 г. Как русская, так и германская печать одинаково подчеркивали по этому случаю, что англосаксам не удалось испортить отношений между Германией и СССР. И 22 января в британской Палате Общин государственный вице-секретарь Батлер признал, что правительство Его Величества потерпело неудачу в своих попытках установить политическое сотрудничество с Советским Союзом. Несколько дней спустя возник новый кризис в советско-финляндских отношениях. СССР известил Финляндию, что он не допустит ее союза с какой либо державой, помимо СССР. Берлин не реагировал. 1 марта немцы вступили в Болгарию. СССР холодно заявил, что это произошло без его согласия и что вопрос этот никогда не затрагивался в советско-германских переговорах. В действительности этот новый шаг Германии был пощечиной Советскому Союзу, так как Молотов в Берлине заявил о включении Болгарии в зону влияния СССР. В течении марта германская разведка получила два донесения о мобилизации советских сил на западе Союза; третье донесение сообщало о значительном улучшении отношений между Англией и СССР. В Балканских государствах русско-германское соперничество происходило открыто. 20 марта Германия заявила о своем крупном успехе: Югославия примкнула к пакту трех держав. Но спустя неделю правительство Стоядиновича было свергнуто военным переворотом, поддержанным общественным мнением. Гитлер снова разрубил узел. Он решился на войну на Балканах. Следствием этого была, как мы видели, отсрочка плана Барбаросса. Наступление на Россию должно было начаться 15 мая, теперь оно было отложено на шесть недель. Документ А. 20-27 гласит: «Все меры, которые могут рассматриваться как агрессивные, отменяются по приказу фюрера». Если бы СССР хотел войны или чувствовал себя готовым, то германо-советский конфликт разразился бы в этот момент. Однако, несмотря на пакт дружбы, подписанный Москвой с новым югославянским правительством, она предоставила германским армиям захватить весь Балканский полуостров, на который Молотов в ноябре 1940 года возлагал столько надежд. Бездействие Москвы сильно ободрило Гитлера. Это было доказательством неподготовленности, слабости или страха. «Страх перед Германией,— говорится в документе А 20.99,— всегда является доминирующим фактором советской политики. Положение это может измениться только в условиях серьезного ослабления Германии». Другой документ, датированный 13 апреля, добавляет: «Успехи Германии заставляют СССР вернуться к корректному отношению к ней». В то же время Германия договаривалась с Японией. Министр иностранных дел Японии Матсуока прибыл в Берлин 29 марта, и один из наиболее любопытных документов Нюрнберга— № 1877 P. S.— описывает его свидание с Риббентропом.. Германия хотела натравить Японию на Сингапур. Матсуока отвечал, что он опасается ответного выступления Америки и, «как благоразумный министр иностранных дел», он сомневается в том, что японским морякам удастся взять Сингапур в течении 3-х месяцев. «Я удваиваю этот срок,— сказал он,— но, если завоевание Сингапура продлится дольше, может быть целый год, то мы очутимся в критическом положении». Риббентроп отвечал на это, что Рузвельт должен дважды взвесить все раньше, чем решиться принять меры против Японии. Затем он добавил: «Фюрер, являющийся, вероятно, величайшим военным экспертом нашей эпохи, мог бы вам наметить наилучший способ взятия Сингапура. Методы, которые он применил при взятии линии Мажино и форта Эбен-Эмаэль, могли бы и вам пригодиться». По поводу России Риббентроп заявил: «Одно несомненно, и я могу дать вам в этом полную гарантию: если Россия нападет на Японию, Германия тотчас же вмешается. Вот почему вы можете безбоязненно заняться Сингапуром. Большая часть германской армии сейчас на востоке и она готова к военным действиям в любой момент. Лично я верю, что СССР будет стараться избежать войны, но если она возникнет, то Советский Союз будет ликвидирован в несколько месяцев». И Риббентроп настаивает упорно и неотступно, наперед разрушая свою систему защиты в Нюрнберге, которая состояла в том, что он, якобы, не был в курсе агрессивных планов своего фюрера. «Я не знаю, будет ли Сталин упорствовать в своей сегодняшней неприязненной политике в отношении Германии. Но могу вас уверить, что конфликт наш с Россией не исключен. Вы не должны уверять вашего Императора, что война между Германией и Россией невозможна. Наоборот, ситуация такова, что конфликт должен считаться возможным, а, может быть, даже и вероятным». Дипломаты прежних времен понимали с полуслова... 13 апреля, после своего путешествия в Европу, Матсуока подписал с СССР пакт о нейтралитете. Это было сюрпризом. Документы Нюрнберга объясняют и этот акт. 20 апреля адмирал Рэдер, который не был тонким знатоком дипломатии, запросил объяснения у фюрера. В архивах германского адмиралтейства сохранился ответ современного Маккиавелли: «Русско-японский пакт заключен с нашего одобрения, для того, чтобы отвратить аппетиты Японии от Владивостока и направить их на Сингапур. Я заявил Матсуоке, что Советскому Союзу нечего опасаться, если он будет соблюдать Московский пакт и вести себя корректно в отношении Германии. Для обратного случая я оставил свое решение при себе. Мое заявление подействовало и теперь СССР совсем прилично держит себя по отношению к нам и не ожидает нашего нападения». Эта утонченная хитрость имела чисто военную цель: Гитлер знал, что в СССР мобилизация идет медленно и что Германия будет иметь громадное преимущество, если ее наступление произойдет неожиданно. Основная идея его плана— не дать русской армии оправиться от первого удара— целиком владела им и он заставлял дипломатию служить стратегии. Но массовое передвижение войск и гигантские приготовления к плану Барбаросса не могли остаться в тайне. Москва учуяла и осознала опасность. 24 апреля телеграмма германского морского атташе из Москвы извещала, что вопрос войны становится все актуальнее и что английский посол сэр Стэфорд Крипс даже наметил начало войны на 22 июня. Это еще раз доказывает, что случай бывает угадчиком, так как 24 апреля, день наступления, еще не был назначен. Москва не хотела войны,— она страшилась ее. Германские документы свидетельствуют, что Россия не могла ни избежать, ни даже задержать войну. «Приказы Сталина и Тимошенко к дню 1 мая,— говорится в германском рапорте № А 21.1,— показывают, что СССР пытался всеми имеющимися средствами избежать войны». «Назначение Сталина на пост председателя Совета Народных Комиссаров,— говорится в документе А 21-66,— означает: сосредоточение исполнительной власти, укрепление правительства, желание продолжить прежнюю линию иностранной политики и избежать конфликта с Германией». 10 мая Москва делает знаменательный жест: дипломатические представители Норвегии, Бельгии и Югославии извещаются, что правительство СССР их больше не признает. Это было исполнением давнишнего желания Германии. 4 июня рапорт доносит, что советские поставки Германии выполняются вполне удовлетворительно и правительство употребляет все усилия, чтобы избежать войны. 6 июня германский посол пишет из Москвы: «Россия
