Легкий на подъем, имея обыкновение покидать столицу совершенно
неожиданно для окружающих, отправляться в далекий путь не из своего
дома, а будучи у кого-нибудь в гостях, Петр не изменил себе и на этот
раз. Выехал он из Москвы в ночь на 6 января, не дождавшись окончания
новогодних празднеств. Не останавливаясь ни в Смоленске, ни в Минске,
царь на неделю задержался лишь в Дзенциолах, где на зимних квартирах
располагались главные силы русской армии, которыми командовал Меншиков.
Здесь 19 января было получено известие, что шведский король с частью
армии двинулся к Гродно; другая часть армии двигалась к Дзенциолам. В
тот же день Петр отправляется в Гродно «для расположения войск наших к
разрушению намерений неприятельских», как он сам определил цель своей
поездки. Общая численность русской армии к этому времени
превышала 100 тысяч человек, в то время как в распоряжении шведского
короля было 63 тысячи. Но силы сторон определялись не только
арифметикой. Шведская армия в отличие от русской прошла долгий
боевой путь, располагала вымуштрованным рядовым и офицерским составом,
который верил в неизменные успехи своего полководца. Карл XII имел и
еще одно преимущество: инициатива была в его руках, наступал он, а не
Петр, и последнему приходилось свои действия сообразовывать с
действиями короля, парировать его выпады ответными мерами. Куда,
в каком направлении двинет армию Карл XII от Гродно? На север — в
сторону Риги, Пскова и Петербурга, или на запад — к Смоленску, Можайску
и Москве? Об этом в январе не знали ни Петр, ни его генералы. Впрочем,
не знал об этом и сам Карл XII, подходя к Гродно из Саксонии, —
окончательное решение предпринять марш на Москву созрело у него месяца
полтора спустя. Отсутствие сведений о стратегическом плане шведского
короля ставило перед Петром ряд дополнительных трудностей: надо было
быть готовым к движению шведов в любом из двух направлений. Не
располагал Петр и точными данными о повседневных перемещениях
неприятельской армии, хотя этого рода сведениям придавал первостепенное
значение. С присущим ему умением облекать мысли в чеканные фразы Петр
сказал, что знание намерений неприятеля «есть главнейшая вещь на
войне». Этой-то «главнейшей вещи» ему сейчас и недоставало. Петр
прибыл в Гродно 22 января 1708 года. В этот день он отправил семь
написанных им самим распоряжений. Шереметеву: «Сего часа получили мы
4-х языков свейских, которые согласно сказывают, что вчерась шведы за
двенадцать миль отселе реку переправились и завтра чаем их к здешнему
мосту». В тот же день, но несколькими часами позже Петр извещает
другого корреспондента: «неприятель уже отсюды во шти милях
обретаетца». В ожидании подхода шведской армии царь приказал Шереметеву
двигаться из Минска в Борисов, а Репнину — к Вильно и Полоцку. Войскам
велено было на пути отступления все предавать огню, чтобы неприятелю не
оставить надежд на получение продовольствия и фуража. 23 января
неприятель к Гродно не подошел. На следующий день Петру стали известны
новые данные о противнике: он ночью «повернулся назад, а куды — не
ведаем». То ли это был обманный маневр Карла, то ли он решил вернуться
на зимние квартиры. В соответствии с изменившейся обстановкой 24
января к генералам мчатся курьеры с новыми предписаниями. Репнину: «Где
тебя застанет сие письмо, остановись и ничево жечь и разорять до указу
не вели». Генералу Чамберсу: «Когда сие письмо получишь, то тотчас
остановись в удобном месте и никуда не ходи до указу». Шереметеву:
войскам «немедленно вели остановитца до указу в тех местах, где их указ
застанет». 25 января Петр получает сведения, что шведы
возобновили движение к Гродно и находятся от него в четырех милях.
Следуют распоряжения, отменявшие предшествующие. Репнину: «извольте
отступать в указные места и делать по указу над провиантом и фуражом».
Шереметеву: «И по сему делай, делай, делай. Больше писать не буду, но
своею головою заплатишь». 26 января Петр оставляет Гродно при
совершенно непредвиденных обстоятельствах: бригадиру Мюленфельсу было
приказано охранять мост через Неман и в случае приближения неприятеля
уничтожить его. Мюленфельс приказа не выполнил. Увидев приближающихся
шведов, он отступил и дал возможность неприятелю беспрепятственно войти
в крепость, оставленную Петром и русскими войсками за два часа до
этого. Возможно, что царь не оставил бы Гродно, если бы знал, что к
городу Карл привел не половину своей армии, а всего-навсего отряд в 800
человек. Поведение Мюленфельса было элементарным нарушением
воинской дисциплины, и Петр отдает его под суд. За бригадира вступились
иностранные генералы и офицеры, находившиеся на русской службе.
Ходатаям царь разъяснил: «Ежели бы вышереченной бригадир в
партикулярном деле был виноват, тогда бы всякое снисхождение возможно
учинить, но сия вина есть, особливо в сей жестокий случай,
государственного интереса. Того ради инако не может, точию по суду
быть». Мюленфельсу удалось подкупить стражу и бежать к шведам, но от
возмездия он не ушел — под Полтавой он попал в плен и был расстрелян
как изменник. Из Гродно Петр отправляется в Вильно и прибывает
туда 28 января. Почему в Вильно? Потому что посчитал, что шведы из
Гродно пойдут, всего вероятнее, на север — на Ригу, Псков и Новгород,
держа на прицеле Петербург. Напряженная неделя истекла, бессонные
ночи и быстрые переезды сказались на самочувствии Петра. Ранее мы
многократно подчеркивали невзыскательность царя к комфорту, его умение
переносить тяготы походной жизни. Он мог сутками не слезать с коня. Но
неутомимость тоже имеет пределы. В Вильно он впервые высказывает жалобу
на неустроенную жизнь. Между тем Карл в Гродно решил не
задерживаться — там не было чем кормить ни людей, ни лошадей. Однако
отправился он не на север, как ожидал Петр, а на восток. Двигался он
туда медленно, причем по причинам, совершенно от него не зависевшим:
русская армия начала претворять в жизнь Жолквиевский план обороны — на
пути своего отступления уничтожала провиант и фураж, уводила скот,
устраивала засеки. Результаты Петр уловил довольно быстро. 6 февраля он
записал: «Неприятель от Гродно рушился и наша кавалерия пред ним идучи,
тремя тракты все провианты и фуражи разоряет и подъездами его
обеспокаивает, от чего он в такое состояние приведен, что по сказке
пленных великой урон в лошадях и людях имеет и в три недели не с
большим десять миль от Гродни отошел». Сморгонь шведы заняли лишь
в феврале, стояли там до 17 марта, затем совершили однодневный переход,
вступили в Радошковичи, чтобы задержаться там еще на три месяца. Петр
еще во время пребывания Карла в Сморгони правильно рассудил, что зимняя
кампания для короля закончилась безрезультатно и что в ближайшие
два-три месяца его активные действия будут парализованы весенним
половодьем. Царь решил отбыть в Петербург. В «Парадиз» он вызывает всех
членов царской фамилии: вдову брата Ивана и ее трех дочерей, а также
трех своих сестер. Вызвал он туда и «всепьянейший собор» в полном
составе, а также Меншикова, местоблюстителя патриаршего престола
Стефана Яворского, богатых купцов Филатьева и Панкратьева. Они
понадобились царю для обсуждения деловых вопросов. Прибыв в
Петербург в конце марта, Петр тут же слег. Он считал, что прихватил
лихорадку в Польше, хотя, как писал, «и гораздо осматривал у себя в
санях» — искал вшей. Своим родственникам царь устроил
торжественную встречу: он пригнал девять буеров в Шлиссельбург, усадил
в них вдову царя Ивана — царицу Прасковью — и его дочерей-царевен,
верстах в четырех перед Петербургом флотилия была встречена яхтой
адмирала Апраксина, с которой салютовали пушечной стрельбой. Царь
рассуждал: «Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь
моря, и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен
водами. Кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на море». Петр
велел обрядить царицу и царевен на голландский образец в короткие
бостроги, юбки и шляпы и принудил их вести жизнь морских
путешественниц: гостей часто вывозили в море, побывали они в Кронштадте
и Петергофе. 8 апреля 1708 года пришли вести о восстании на Дону. Коренное
население Дона не знало крепостного права. Казачество пользовалось
автономией, имело самоуправление во главе с выборным атаманом, казакам
предоставлялось право не выдавать беглых — «с Дону выдачи нет».
Вольность казачьей жизни издавна привлекала на Дон массы крестьян.
Особенно много беглых прибывало туда в конце XVII и в самом начале
XVIII столетия, то есть в годы, когда растущее бремя налогов и
повинностей вынуждало трудовое население центральных районов России
покидать насиженные места и искать спасения в бегстве. После
овладения Азовом земля Войска Донского превратилась во внутреннюю
территорию государства. Правительство усилило наступление на автономию
Дона. Идя навстречу помещикам, оно стало требовать выдачи беглых. Это
вызвало недовольство как богатых казаков, живших в низовьях Дона, так и
особенно пришлых крестьян, только недавно оказачившихся и населявших
верховья реки. Выдача беглых лишала богатых казаков дешевых рабочих
рук, занятых на рыбных промыслах и в степях, где паслись табуны
лошадей. Для недавно пришедших выполнение указа означало возврат к
крепостной неволе и выполнению государственных повинностей. Поводом
к восстанию послужил царский указ 6 июля 1707 года князю Юрию
Владимировичу Долгорукому. Царь отправил князя на Дон с поручением
переписать всех беглых крестьян и «за провожатыми и с женами их и с
детьми выслать по прежнему в те же города и места, откуда кто пришел».
Жестокие действия карателя вызвали гнев пришлых, и они, объединившись
под предводительством атамана Кондратия Афанасьевича Булавина, напали
на отряд Долгорукого и начисто вырезали его. Богатые казаки во главе с
атаманом Лукьяном Максимовым снарядили против повстанцев отряд и
разбили их. Царь сообщал Меншикову в ноябре 1707 года: «Итак, сие дело
милостию божиею все окончилось». Царь, однако, в своих оценках ошибся. Булавин,
перезимовав близ Запорожской Сечи, весной 1708 года вновь появился на
Дону. Восстание приобрело большой размах. Петр отправляет на Дон брата
убитого булавинцами Долгорукого, князя Василия Владимировича с
поручением «как наискорее сей огонь надлежит тушить». Инструкция
Долгорукому, составленная 12 апреля самим царем, уполномочила князя на
жестокости, сравнимые лишь с кровавой расправой Петра с мятежными
стрельцами: городки, население которых было причастно к восстанию,
велено «жечь без остатку, а людей рубить, и завотчиков на колесы и
кольи, дабы сим удобнее оторвать охоту к приставанью воровства у людей,
ибо сия сарынь (то есть сволочь) кроме жесточи, не может унята быть». Чем объяснить санкционированные царем чудовищно жестокие формы борьбы с восстанием? Вряд
ли только господствовавшим в те времена представлением о том, что все
выступавшие против власти являлись «ворами» и «злодеями». Стиль
распоряжений и приказов Петра отличался резко выраженным устрашающим
характером. Царь пугал штрафом, каторгой, ссылкой, жестоким истязанием,
наконец, лишением жизни. Жесток был Петр в борьбе с мятежными
стрельцами, такими же приемами он пытался расправиться и с мятежными
казаками на Дону. Восстание на Дону возобновилось в то время,
когда неприятель стоял у границ России, готовый вторгнуться в ее
пределы. Царь рассуждал: повстанцев надо «истребить и себя от таких
оглядов вольными в сей войне учинить». Устрашением как средством
усмирения восстания Петр воспользовался еще дважды: 7 мая он велел
Долгорукому распространять среди населения слух о том, что он,
Долгорукий, идет в район восстания с огромной армией. «Також дай слух,
что и я буду туды», — заключает свои наставления царь. Неделю спустя
Петр пишет Апраксину в Воронеж: «Воров булавинцев, которые ныне на
Воронеже, прикажи казнить и перевешать по дорогам, ближе тех городков,
где они жили и воровали». Между тем восстание успешно
развивалось. Под его знамена встали не только беднейшие слои донского
казачества, но и казаки Запорожья, бурлаки, работные люди и крестьяне
уездов, соседних к земле донской. Всех их объединял социальный протест
против феодальной эксплуатации. В одном из воззваний, обращенном к
трудовому населению, Булавин писал: «А которым худым людям князьям и
боярам и прибыльщикам и немцам за их злое дело отнюдь бы вам не
молчать…» Еще более четко выражена классовая направленность движения
атаманом Никитой Голым: «А нам до черни дела нет. Нам дело до бояр и
которые неправду делают». 1 мая восставшие овладели столицей Войска Донского Черкасском, избрали Булавина атаманом вместо казненного Лукьяна Максимова. Булавинцы
одержали крупные победы над царскими войсками под Царицыном и
Валуйками. Сам атаман во главе одного из отрядов направился к Азову,
чтобы захватом крепости обезопасить свой тыл. Судьба крепости
вызывала у царя наибольшую тревогу. Долгорукому он велит: «Око иметь об
Азове, дабы и там чего не учинили». «Смотри неусыпно, чтоб над Азовом и
Таганрогом оной вор чего не учинил прежде вашего приходу». Надежды
на то, что «сия сарынь, кроме жесточи, не может унята быть», не
оправдались, и царь вынужден был отказаться от осуществления в полном
объеме ранее намеченных форм борьбы с восстанием. Устрашение
натолкнулось на бесстрашие, и царь должен был пойти на уступки. «Ты
больше над казаками и их жилищами ничего не делай», — приказывает он
Долгорукому 28 мая. Утратил царь веру и в способность карателя
Долгорукого подавить движение. Если в начале мая он велел
распространять о своем приезде на Дон заведомо ложные слухи, ибо в
действительности он туда приезжать не собирался, то в конце этого
месяца после получения известий о взятии Черкасска он принимает решение
руководить борьбой с повстанцами не из Петербурга, а на месте событий.
27 мая пишет Меншикову: «Необходимая мне нужда месяца на три туды
ехать». В первых числах июля правительственные войска нанесли
повстанцам два крупных поражения: под Тором и Азовом. Сам Булавин был
предательски убит заговорщиками из числа старшин. Гибель предводителя
движения вызвала большую радость в правительственных кругах. Петр
отметил это известие молебном и салютом. Таким же способом хотели
отпраздновать победу правительственных войск и в Москве, но
воздержались от этого, опасаясь народных выступлений в столице. Радость
была преждевременной. Отдельные очаги восстания оказывали сопротивление
правительственным войскам еще два года. Как и все восстания феодальной
поры, оно было царистским, стихийным, слабо организованным и поэтому
обреченным на неудачу. По неизвестным причинам поездка царя на
Дон не состоялась. Петр распорядился отправить в помощь Долгорукому
полки регулярной армии, в том числе и два батальона Преображенского
полка. Какие-то обстоятельства задержали царя в Петербурге почти
на целый месяц. Оттуда Петр выехал к армии 25 июня, накануне уведомив
об этом Шереметева: «Скоро буду к вам». В этом же письме царь,
осведомленный о том, что Карл после продолжительного стояния в
Радошковичах наконец тронулся на восток, предупредил Шереметева: «И
прошу, ежели возможно, до меня главной баталии не давать». На
пути в армию Петр заехал в Нарву, потащив туда и своих родственниц,
чтобы показать им завоеванный город. Здесь он 29 июня отметил свои
именины огненной потехой на реке Нарове, а на следующий день тронулся к
Смоленску. 5 июля отъехавшего из Великих Лук Петра встретил
курьер и вручил донесение Шереметева о сражении под Головчином. На
первых порах реляция привела царя в радостное настроение. Он отвечает
Шереметеву, что спешит поспеть «к сему вашему пиршеству». Полагаясь на
содержание реляции, Петр считал, что русские войска в сражении 3 июля
1708 года хотя и не одержали победы, но и «неприятель своего намерения
исполнить не мог». Царь рассматривал сражение под Головчином как
репетицию к генеральной баталии и был доволен его исходом. «Я зело
благодарю бога, что наши прежде генеральной баталии виделись с
неприятелем хорошенько, и что от всей его армии одна наша треть так
выдержала и отошла». Петр заночевал в Горках, где почти в полном
составе находился генералитет во главе с Шереметевым, с единственной
целью узнать подробности о Головчинском сражении, чтобы «достойное с
достойными учинить». За минутами радости последовало досадное
разочарование, как только стали известны подробности. Оказалось, что
многие полки дивизии генерала Репнина «пришли в конфузию», беспорядочно
отступили, оставив неприятелю пушки, а те, которые оказывали
сопротивление, сражались «казацким, а не солдатским боем». Вместо
выдачи наград Петр распорядился двух генералов, Репнина и Чамберса,
виновных в поражении русских войск под Головчином, предать военному
суду. Оба принадлежали к числу боевых и уважаемых Петром генералов, и
тем не менее он оказался глухим к просьбам Репнина о милосердии. Петр
умел отделять частные отношения от «государственного интереса». Репнина
спасла от смерти его личная отвага, проявленная в Головчинском
сражении. Петр утвердил решение военного суда, разжаловавшего генерала
в рядовые и обязавшего его возместить деньгами материальные потери.
Мера наказания престарелому Чамберсу была мягче: он поплатился
отстранением от должности, но сохранил генеральское звание. Впрочем,
служба Репнина рядовым продолжалась недолго — в сражении у Лесной он
проявит храбрость и будет восстановлен в должности и чине. В
Головчинском сражении Карлу XII сопутствовал успех в последний раз. Это
был успех частичный, тактический, стоивший шведам огромных потерь и не
нанесший сколь-либо существенного ущерба русскому войску. Урок не
прошел даром не только для Реннина, но и для всей армии. Досконально
изучив опыт Головчинского дела, Петр по горячим следам составляет
знаменитые «Правила сражения», в которых с присущей ему дотошностью
разрабатывает взаимодействие в бою различных родов войск. Дивизия
Репнина потерпела «конфузию» из-за недостаточной стойкости солдат и
офицеров. «Правила сражения» Петр заканчивает рассуждениями о значении
дисциплины: «Кто место свое оставит, или друг друга выдаст и бесчестный
бег учинит, то оной будет лишен живота и чести». Карл XII после
Головчинского сражения вновь проявил несвойственную своему азартному
характеру пассивность. Он почти месяц простоял в Могилеве. Вследствие
невозможности в короткий срок организовать оборону этого города царь
решил уступить его шведам без боя, сосредоточив 25-тысячное войско к
северо-востоку от него, в Горках. Что вынудило короля столь долго
топтаться на месте? Петр, осведомленный через лазутчиков о том, что
творилось в шведском лагере, писал Апраксину 23 июля: «Иного писать не
имеем, только что неприятель стоит в Могилеве по-прежнему тихо», и
далее указал на причину длительного бездействия противника —
перебежчики единодушно заявляли, что шведы «голод имеют великой». Карл,
сидя в Могилеве, ждал обоза Левенгаупта, но, не дождавшись его,
отправился в путь, причем не на север, чтобы встретиться с
Левенгауптом, а в противоположную от него сторону — сначала к
Пропойску, а затем на северо-восток в направлении к Смоленску. Каковы
были намерения шведского короля, что означал этот его маневр? Об этом
русское командование не знало. Не располагали на этот счет сведениями и
в шведском штабе — король далеко не всегда делился своими планами даже
с приближенными. Петр сообразовывал перемещение своих войск с
продвижением войск неприятельских, то есть действовал в соответствии с
решением военного совета, состоявшегося 6 июля: «смотреть на
неприятельские обороты, и куды обратится — к Смоленску или к Украине —
трудиться его упреждать». 14 августа царь пишет Апраксину: «Неприятель
отошел от Могилева миль с пять, против которого мы тоже продвинулись, и
обретаетца наша авангардия от неприятеля в трех милях, а куды их впредь
намерение, бог знает, а больше гадают на Украину». Петр
позаботился о том, чтобы неприятельские войска, куда бы их ни повел
Карл, перемещались по опустошенной земле. 9 августа он издает очередной
указ двигаться впереди неприятеля, «и везде провиант и фураж, також
хлеб стоячий на поле и в гумнах или в житницах по деревням… жечь, не
жалея и строенья», уничтожать мосты, мельницы, а жителей со скотом
переселять в леса. Исполнение этого указа, многократно повторенного
царем, поставило шведскую армию в крайне тяжелое положение. Петру
доносили: «рядовые солдаты к королю приступили, прося, чтоб им хлеба
промыслил, потому что от голода далее жить не могут»; «Люди же от
голода и болезни тако опухли, что едва маршировать могут». Солдаты
рыскали по крестьянским дворам, и если им удавалось обнаружить рожь, то
тут же ее варили, ибо перемалывать ее было нечем. Росло число
дезертиров из шведской армии. В этой связи Петр сделал строгое внушение
боевому генералу Боуру: «Сейчас прислан от вас дезертир шведской, с
которого все ружье и платье и протчее отобрано, а лошадь взял ты сам,
что гораздо худо делается; и как на сие смотря, другим переходить. Чего
для сие вели прислать и впредь так делать не дерзайте. А кто после сего
дерзнет, тот бесчесно наказан». Вокруг двигавшейся шведской армии
днем и ночью кружили драгунские полки и иррегулярная конница,
выполнявшая приказ Петра: «главное войско обжиганием и разорением
утомлять». Наступившее затишье, когда происходили стычки, но не
сражения, было нарушено артиллерийской канонадой, раздавшейся под селом
Добрым 30 августа. Русские войска в двухчасовом сражении одержали здесь
блистательную победу. Ликование Петра по этому поводу льется через край
в каждой строке писем, отправленных друзьям. У царя действительно были
основания восторгаться боевыми действиями своих войск: победа была
одержана над пятью полками, укомплектованными, как писал царь,
«природными шведами». Сражение происходило в присутствии Карла XII. Под
пером Петра этот факт выглядел так: «сей танец в очах горячего Карлуса
изрядно станцевали». Радовала Петра и высокая боевая выучка русских
войск: «Я как и почал служить, такого огня и порядочного действа от
наших солдат не слыхал и не видал… И такого еще в сей войне король
швецкой ни от кого сам не видал». Противник оставил на поле боя
около 3000 убитых, в то время как потери русских войск составляли 375
человек. Победа могла быть полной, от сокрушительного разгрома шведов
спасли болота: кавалерия могла бы довершить то, что начала пехота и
артиллерия, и тогда бы у шведов, как говорил Петр, «ни един не мог
спастися». Поражение привело Карла в бешенство. Он рвал волосы и бил
себя кулаками по щекам. Жолквиевская стратегия «томить» противника
давала плоды. У Петра еще не улеглись радостные переживания в
связи с победой под селом Добрым, как ему представилась возможность
известить друзей о новом успехе. У деревни Раевки 10 сентября
кавалерийский полк под командованием Карла атаковал русских драгун и
понес жестокие потери. Под королем была убита лошадь. Русским войскам
едва не попала в руки редкостная добыча — пленный король. Петр,
участвовавший в этом сражении, находился от Карла на таком расстоянии,
что мог разглядеть черты его лица. После сражения у Раевки Карл
принимает крайне рискованное решение. Он не стал ожидать двигавшегося
из Риги обоза с продовольствием и подкреплением, отказался он и от
намерения идти к Москве. Не в правилах короля было попятное движение —
возвращение, скажем, в оставленный им Могилев, чтобы там дождаться
Левенгаупта. Король круто повернул на юг. Левенгаупт должен был сам
догонять главные силы шведских войск. Этим опрометчивым решением Карл
оставил обоз Левенгаупта на произвол судьбы и предоставил возможность
громить свою армию по частям. Петр впервые узнал о намерении
Левенгаупта доставить терпевшим бедствие шведским войскам огромные
запасы продовольствия, пороха, артиллерии еще 15 июля. С тех пор имя
Левенгаупта часто мелькало на страницах царских писем и указов. Достоверные
сведения о намерениях шведов царь получил 10 сентября. В один и тот же
день ему сообщили две важные новости: во-первых, неприятель с главным
войском «к Украине марш свой воспринял», во-вторых, «генерал Левенгаупт
от Риги идет со знатным корпусом во случение к своему королю». На
военном совете было решено разделить армию на две неравные части:
главные ее силы под командованием Шереметева направлялись вслед за
Карлом на Украину, а меньшей части в составе двух гвардейских и
некоторых других полков под командованием Петра предстояло идти
навстречу Левенгаупту. Этот отряд, получивший название корволанта (летучего отряда), двигался без обоза, с вьюками. Левенгаупту
едва не удалось дезориентировать царя. Подосланный к русским войскам
лазутчик, выступавший в роли проводника, сообщил, что Левенгаупт еще не
перешел через Днепр. Корволант было начал переправу на правый берег, но
потом выяснилось, что обоз за три дня перед этим форсировал реку. Если
бы обман удался, то Левенгаупт мог бы ускользнуть. Корволант
настиг неприятеля у деревни Лесной 28 сентября. Его появление оказалось
для шведов совершенно неожиданным: подошли к ним «лесом густым, где
были болота и переправы жестокие, что зело трудно было ко оному
прийти». «История Северной войны», в составлении которой царь на склоне
жизни принимал самое активное участие, сообщает любопытную деталь хода
битвы: через несколько часов боевых действий «на обе стороны солдаты
так устали, что более невозможно биться было, и тогда неприятель у
своего обоза, а наши на боевом месте сели, и довольное время отдыхали,
расстоянием линий одна от другой в половине пушечного выстрела полковой
пушки, или ближе». Отдохнув два часа, противники возобновили сражение, продолжавшееся дотемна. Исход
сражения решила подоспевшая кавалерия генерала Боура. Противник
дрогнул, шведов спасла от уничтожения ночь и ранняя для тех мест вьюга.
Утром следующего дня русские не обнаружили лагеря шведов — под покровом
темноты Левенгаупт бежал, оставив на поле боя обоз в две тысячи телег и
восемь тысяч незахороненных трупов. Началось преследование противника. Итак,
говоря словами Петра, организатора этой победы и непосредственного
участника сражения, под Лесной «Левенгаупт со всем корпусом пропал».
Царь позаботился о том, чтобы новость стала достоянием населения
столицы: два гонца разъезжали по улицам Москвы и, предшествуемые
трубачами, объявляли о победе. О виктории были извещены все иностранные
послы в Москве и русские послы при иностранных дворах. Описание баталии
было напечатано на русском и голландском языках, листы с реляцией
продавались в России и за границей. Известие об исходе сражения у
Лесной Карл XII получил 1 октября — солдат, прибывший в ставку короля,
рассказал о битве, длившейся с утра до позднего вечера, и о том, что
Левенгаупт ушел с поля боя. Король, никогда не допускавший мысли, что
его армия, да еще предводительствуемая таким опытным полководцем, как
Левенгаупт, могла быть разгромлена, не поверил рассказанному. Но все же
новость лишила короля сна, ночью он заходил то к одному, то к другому
приближенному и сидел в грустном молчании. А вскоре, 12 октября, в
ставку короля прибыл и Левенгаупт, но не во главе 16-тысячного корпуса,
с которым он вышел из Риги, а с 6700 оборванных, голодных и
деморализованных солдат, более напоминавших бродяг, чем воинов.
Левенгаупт рассказал о катастрофе, о потере обоза и почти всей
артиллерии. Если бы король принадлежал к числу трезвых и
рассудительных людей, то, оказавшись без долгожданного обоза, крайне
необходимого его армии, и испытывая острый недостаток в порохе и
артиллерии, он отступил бы. Но Карл отправил в Стокгольм победное
донесение и продолжал путь на Украину. Годы спустя, когда многие
сражения на фоне крупных побед отодвигались на задний план, Петр
продолжал считать победу у Лесной важнейшей вехой в истории Северной
войны. Он придавал ей огромное стратегическое значение. «Сия у нас
победа может первая назваться, понеже над регулярным войском никогда
такой не бывало, к тому же еще гораздо меньшим числом будучи пред
неприятелем, и поистине оная виною всех благополучных последований
России, понеже тут первая проба солдатская была, и людей конечно
ободрила, и мать Полтавской баталии как ободрением людей, так и
временем, ибо по девятимесячном времени оное младенца щастие принесла,
егда совершенного ради любопытства кто желает исчислять от 28 сентября
1708 до 27 июня 1709 года». Победа у Лесной обеспечила завершение
стратегического окружения шведской армии. Теперь неприятель был отрезан
от своего тыла и лишен возможности пополняться людьми, вооружением и
снаряжением. 2 октября Петр во главе гвардейских полков
отправился в Смоленск, где был встречен пушечной и ружейной пальбой. В
сражении у Лесной Петр трижды блеснул дарованиями выдающегося
полководца. Новшеством явилась организация корволанта — легкого
подвижного отряда пехотинцев, посаженного на коней. Другое новшество
состояло в выборе места для сражения. Военная тактика тех времен
не допускала ведения боя на закрытой и пересеченной местности.
Оставлять войска, состоявшие из наемных солдат, без надзора офицеров
хотя бы на минуту полагали рискованным. Петр умело использовал
преимущества русской армии, укомплектованной солдатами, защищавшими
родную землю и поэтому отличавшимися от наемников высоким моральным
духом. Царь рекомендовал своим генералам в дальнейшем давать бой
неприятелю не «на чистом поле, но при лесах, в чем превеликая есть
пользя, как я сам испытал на сей баталии». Наконец, Петр улучшил
боевые построения своих войск, расположив их не в одну, как это
делалось в западноевропейских армиях, а в две линии, что обеспечивало
глубину обороны и возможность маневрировать при наступлении. В
октябре 1708 года успешно завершилась еще одна операция русских войск.
Летом тринадцатитысячный шведский корпус Любекера пытался со стороны
Финляндии напасть на Петербург. Адмирал Апраксин, охранявший город, не
только отбил несколько попыток шведов переправиться на левый берег
Невы, но и вынудил их спешно эвакуироваться на корабли. Перед погрузкой
на суда Любекер отдал распоряжение об уничтожении шести тысяч лошадей.
Шведы понесли значительные потери и в людях — корпус уменьшился на одну
треть. Это была последняя попытка шведов атаковать Петербург. Петр
высоко оценил боевые действия Апраксина и велел выбить в честь его
медаль. На лицевой стороне был изображен грудной портрет Апраксина с
надписью: «Царского величества адмирал Ф. М. Апраксин». Более
содержательна надпись на другой стороне медали. Форма выражения мысли
указывает на то, что автором текста был Петр. В центре медали
построившиеся в линию корабли и слова по окружности: «Храня сие не
спит; лучше смерть, а не неверность. 1708». Из Смоленска Петр отправился к армии Шереметева, где получил известие об измене украинского гетмана Мазепы. В
истории с Мазепой значительную долю вины несет сам царь. Измена гетмана
могла быть пресечена задолго до ее совершения, не прояви Петр и его
окружение излишнего к нему доверия. Еще в сентябре 1707 года
генеральный судья Украины Кочубей послал в Москву монаха с устным
доносом. Тот в точности поведал в Преображенском приказе вее, что
поручал Кочубей. «Гетман Иван Степанович Мазепа хочет великому государю
изменить, отложиться к ляхам и Московскому государству учинить пакость
великую, пленить Украину, государевы города». В Москве успели
привыкнуть к доносам на Мазепу и не обратили на очередной извет
никакого внимания. Начальника Преображенского приказа «князя-кесаря»
Ромодановского не насторожило сообщение монаха потому, что рассказу об
изменнических намерениях гетмана предшествовало повествование о том,
как Мазепа просил руки дочери Кочубея, как, получив отказ, выкрал ее и
обесчестил. В Преображенском приказе рассудили, что побудительным
мотивом извета была семейная драма, чувство мести удрученного отца,
решившего расквитаться с обидчиком. Извет остался без
последствий, о нем успели позабыть, но в феврале 1708 года московский
комендант князь Матвей Гагарин получил аналогичный донос, на этот раз
исходивший от отставного полтавского полковника Ивана Искры. «Сию
ведомость, — извещал Гагарин царя, — явил малому числу господам
министрам» и тут же изложил отношения этих министров к доносу:
«полагают, что изводят то на него по ненависти, и явили мне, что и
прежде о нем такие наветы были». В самом деле, за 20 лет гетманства
Мазепы не было ни одного года, когда в Москве не получали бы на него
доносов, но каждый раз он их ловко отводил, заслужив репутацию
преданного и пунктуального исполнителя царских повелений. И на этот раз
обвинители Кочубей и Искра быстро превратились в обвиняемых. Головкин,
которому царь поручил вести расследование, приглашает Искру и Кочубея в
район Смоленска, где находился царь, якобы для доверительных
разговоров. Подлинная цель вызова доносителей состояла, однако, не в
том, чтобы с их помощью выяснить истину, а в том, чтобы схватить их
вдали от Украины и расправиться с ними. Об этом коварном плане царь
поспешил уведомить Мазепу, «яко верного человека»: вызванные Кочубей и
Искра будут «тихим образом» взяты под стражу. «А пока оные попадутся,
извольте о сем деле тихо держать, якобы не ведаете». Надобности
осуществлять хитроумный план не было — Кочубей и Искра сами отдались в
руки правительства. Во время следствия престарелый Кочубей и больной
Искра, не выдержав пытки, отказались от своих обвинений Мазепы в
измене. Головкин полагал, что все стало на свои места: гетмана
очередной раз оклеветали, и клеветники должны понести суровое наказание. Петра
в этой истории интересовало не содержание доносов на гетмана — в его
верности он нисколько не сомневался, а цели, преследуемые доносителями:
не инспирирован ли этот донос ставкой Карла XII, не пытались ли шведы
лишить гетмана доверия царя в тот самый момент, когда тревожная
обстановка требовала объединенных усилий русских и украинцев.
Дополнительное следствие никаких данных на этот счет не обнаружило. На
вопрос, какой казни подвергнуть доносителей, Петр ответил: «Не иною,
что какою ни есть, только смертью, хоть головы отсечь, или повесить —
все равно». Вслед за этим Кочубей и Искра были отправлены к
Мазепе, и торжествовавший гетман был свидетелем того, как 14 июля 1708
года под ударами топора скатились с помоста две головы. Только после
этого Мазепа облегченно вздохнул — его разоблачение не состоялось. С
места казни он отправил царю письмо с благодарностью за оказанное ему
доверие и «справедливый» суд над клеветниками. Петр ответил посланием,
еще более утверждавшим Мазепу в том, что его кредит нисколько не
пошатнулся: «Как прежде, так и ныне за непоколебимую верность твою,
верного поданного нашего, к нам, великому государю, никогда в милости
нашей не оставим». Изменнические намерения Мазепы имели давнюю историю. На путь предательства он вступил еще в конце 1680-х годов. В
1690 году он в письме польскому королю Яну III выражал намерение
вернуть Украину под власть панской Польши. Тогда осуществить это не
удалось, но тайные связи продолжались. Они усилились после того, как
шведский король посадил на польский престол Станислава Лещинского. В
1707 году, то есть во время подготовки Карлом XII вторжения в Россию,
Мазепа заключил договор со Станиславом Лещинским и шведским королем.
Лещинскому он обещал Левобережную Украину. Не скупился Мазепа на посулы
и шведскому королю: в случае прихода шведов на Украину он снабдит их
продовольствием и фуражом, а также предоставит им зимние квартиры в
Стародубе, Новгород-Северском, Батурине и других городах. Содержание
договоров Мазепа, разумеется, держал в строжайшей тайне. Он умел ловко
прикидываться, годами скрывать подлинные намерения, плести интриги. Петр
обладал удивительной способностью разбираться в людях, угадывать
таланты, умело направлять их и использовать в интересах дела. «Птенцы
гнезда Петрова» даже после смерти царя еще долго будут давать о себе
знать на самых разнообразных поприщах. Можно лишь поражаться, но
невозможно объяснить, как у царя не хватило проницательности, чтобы за
слащавыми улыбками, подобострастной речью, уснащенной комплиментами, и
выражением внешней покорности разглядеть подлинное лицо гетмана. Мазепа
вел сложную игру, и она ему вполне удавалась вплот
