| shtormax | Дата: Среда, 24.10.2007, 13:45 | Сообщение # 1 |
Генерал-лейтенант
Группа: Администратор
Сообщений: 667
425321904
Репутация: 5
Статус: Offline
| Крах денежной реформы. - Экономика за счет дореволюционной России. - Изменение государственных монополий. - Индустриализация. - Первые пятилетки. - Экономический подъем и понижение уровня жизни Русского народа.
На золото и серебро, изъятое у Русской Церкви, большевики уже в конце 1922 года стали чеканить сначала серебряные полтинники и рубли, а с 1923-го - золотые червонцы. Этот антинародный акт был назван денежной реформой, которая официально была завершена выпуском в обращение государственных казначейских билетов достоинством в один, три и пять рублей золотом, а Наркомфин приступил к чеканке и выпуску в обращение разменной серебряной и медной монеты. 1 июня 1924 года большевики объявили, что ими создана твердая советская валюта. Однако поддержать "твердость" валюты привычным декретом советской власти не удалось. Этому не способствовали прежде всего состояние экономики и неуверенность многих участников общественного производства в завтрашнем дне. Золото и серебро быстро исчезли из обращения, частично пропав за границей, частично осев в "чулках" населения России. Бумажный же рубль стал, как и раньше, падать в цене. Потерпев крушение своих надежд по-настоящему укрепить рубль, большевики уже в 1925 году прекратили чеканку серебряного рубля, а в 1928 году - и полтинника.
Попытки организовать настоящий хозяйственный подъем большевикам не удавались. Вплоть до 1928 года советская экономика в основном существовала за счет активов дореволюционной России. Проедались основные фонды, созданные при Царе. Инвестиции в основные фонды были минимальны, а производительность труда на государственных предприятиях находилась на очень низком уровне по сравнению с 1914 годом. Как справедливо отмечал польский дипломат С. Патек, "во внутренней своей жизни СССР по большей части как экономически, так и персонально живет за счет материала, накопленного в царское время".[1]
В поисках выхода из тяжелейшего экономического положения большевистский режим решается на договоры о концессиях с частными предпринимателями и иностранными фирмами на эксплуатацию промышленных предприятий, земельных и других угодий. Суть концессий состояла в том, что их организаторам за определенную плату предоставлялось право перекачивать ресурсы России в зарубежные страны. Цены на эти ресурсы устанавливались по минимуму, что позволяло зарубежным дельцам бессовестно грабить Россию, ее недра, лесные и другие природные богатства. Из 145 концессионных договоров, заключенных в 1922-1926 годах, 36 были созданы в сфере торговли (по обслуживанию перекачки русских ресурсов за рубеж), 6 - в лесном хозяйстве, 10-в сфере сельского хозяйства, 6 - в области рыболовства и охоты (добыча пушнины), 25 - в горном деле, 32 - в обрабатывающей промышленности, 12-в сфере транспорта и связи, 3 - в строительстве. Однако концессионные предприятия не получили широкого распространения, так как иностранные предприниматели требовали от большевиков поделиться с ними не только природными богатствами России, но и властью над Русским народом, а это вызвало большую обеспокоенность большевиков.[2]
В начале 20-х годов степень монополизации и централизации управления промышленностью снижается, однако не настолько, чтобы можно было говорить о самостоятельности развития промышленности. Наряду с системой главков была создана система преимущественно крупных сильно централизованных трестов, определявших всю политику промышленности. На долю 140 крупных трестов приходилось 90% всех рабочих трестированной государственной промышленности, на остальные 240 трестов - только 10%. Это свидетельствовало об очень высокой централизации управления промышленностью. Трудно было говорить и о самостоятельности трестов. За главками ВСНХ сохранялось право общего руководства, определения направления хозяйственной деятельности, утверждения производственных программ и смет, обязательных для трестов, право распределения прибылей. Ограничивалось также право трестов распоряжаться своими основными фондами. Хотя предполагалось, что тресты могут продавать свою продукцию по договорным ценам, довольно часто постановлением ВСНХ и СТО назначались обязательные цены.
Предприятия, входившие в трест, не имели права юридического лица, а считались его производственной единицей. Они не имели ни своего баланса, ни своей отчетности, не могли самостоятельно выступать на рынке. Руководители предприятий не знали точно, как работает их предприятие, так как балансы хорошо работающих предприятий сливались с балансами отстающих в один общий баланс треста. Такое положение не заинтересовывало работников предприятий в улучшении производства и проявлении инициативы. Мелочная регламентация деятельности предприятий со стороны трестов, а деятельности трестов со стороны главков ВСНХ на деле перечеркивала многие возможности официально провозглашенного коммерческого хозяйственного расчета.
Для того чтобы тресты не вступали во взаимную конкуренцию, не сбивали у друг друга цены, производится объединение трестов в торговые синдикаты, монополизирующие вопросы сбыта и снабжения той или иной отрасли в конечном счете в ущерб потребителю. Синдикатам давались плановые задания ВСНХ, которые они были обязаны выполнить любой ценой. А это еще раз накладывало ограничения на деятельность государственной промышленности.
Парадоксально, но именно эта мелочная государственная поддержка сдерживала развитие трестированной промышленности. Результаты деятельности государственных предприятий, несмотря на то что они обладали лучшим оборудованием, по мощности во много раз превосходящим частные предприятия, были совсем не утешительны. Частные и кустарные предприятия, несмотря на множество чинимых им препятствий, оказались гораздо более жизнеспособными и эффективными. Выработка на один человеко-день на частном предприятии составляла 29 рублей, а на государственном - только 18 рублей. Частная и кустарная промышленность, несмотря на значительные ограничения, развивалась быстрее государственной. 1600 мелких частных предприятий (с численностью занятых менее 50 человек) давали такой же объем продукции, что и 3300 мелких государственных предприятий. Соревнование "кто кого" складывалось явно не в пользу государственных предприятий.
С июля 1924 года начали открываться частные кустарные предприятия. Для их деятельности никаких особых разрешений не требовалось, можно было нанимать до 10 рабочих при моторе и до 20 без мотора. По переписи ЦСУ СССР, в 1923 году было зарегистрировано 166 тыс. кустарно-промышленных предприятий, из которых 88% принадлежали частным лицам, 3% - кооператорам и 7% - государству. За первый год кустари удвоили свою продукцию, что вызвало большое беспокойство Троцкого. "Что такое ремесло и кустарничество? - спрашивал он. - Это тот питательный бульон, из которого в прошлом развился наш капитализм..." Значит, его надо ограничивать, и на кустаря начинаются гонения. Если кустарь имеет учеников (а без учеников ему было нельзя), он объявляется эксплуататорским элементом, его обкладывают налогом, лишают избирательных прав, повышают плату за коммунальные услуги, детей в школу принимают в последнюю очередь и за высокую плату. Что ему остается делать? Бросить все и переходить рабочим на государственное предприятие.
Круговую оборону против дискриминационных мер приходилось держать и частным (или арендуемым) предприятиям. Для них и оборудование похуже, и сырье в последнюю очередь, и кредиты в меньшем объеме и на худших условиях. Частные предприятия постоянно чувствовали себя под угрозой закрытия, ощущали свою обреченность и неустойчивость существования. Отсюда крайне низкая доля накопления на частных предприятиях (в три раза ниже, чем на государственных).
Так постепенно путем создания особенно привилегированных условий для госпредприятий, с одной стороны, и ущемления частников и кустарей - с другой, выращивалось хилое и маложизнеспособное дерево монополизированной и сильно концентрированной промышленности, работники и руководители которой были слабо заинтересованы в ее развитии. Монополизированная промышленность могла поддерживаться "на плаву" только путем постоянного "вливания" в нее все новых и новых ресурсов, прежде всего за счет эксплуатации крестьянства, вынужденного платить за промышленную продукцию государственных предприятий в несколько раз больше ее действительной стоимости. При высокой себестоимости промышленной продукции ее качество было очень низким, а ассортимент крайне бедным. Проблемы качества продукции в середине 20-х годов встала,так остро, что было созвано особое совещание по улучшению ее качества,[3] потребовавшее еще сильнее завинтить гайки монополизации промышленности, сосредоточить в одних руках руководство производством и сбытом большей части промышленной продукции.
В 1925 году Троцкий предлагает экономическую политику "сверхиндустриализации", ставит вопрос сверхтемпов развития. Успехи восстановления, писал он, подводят нашу страну к "старту", с которого начинается подлинное экономическое состязание с мировым капитализмом, а потому особое значение приобретает проблема темпов. По его подсчетам, совокупность преимуществ, которыми располагала советская власть, позволяла вдвое-втрое, если не больше, ускорить промышленный рост по сравнению с дореволюционной Россией. Речь, следовательно, шла примерно о 18-20-процентном ежегодном увеличении промышленной продукции.
Будущий академик С.Г. Струмилин в своих статьях и книгах обосновывает "принципы социалистического планового хозяйства" и высказывается за необходимость "взвинчивания темпов" индустриализации и коллективизации. "Наша задача, - утверждает Струмилин, - не в том, чтобы изучать экономику, а в том, чтобы переделывать ее; никакие законы нас не связывают; нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять. Вопрос о темпах решают люди".[4]
В 1925-1929 годах Госплан и ВСНХ СССР ведут работу по составлению "первого пятилетнего плана развития народного хозяйства", который бы обеспечил выполнение задач большевистского руководства. Из нескольких первоначальных проектов пятилетнего плана был выбран наиболее максималистский, директивно устанавливавший, по сути дела, любые пропорции и темпы развития народного хозяйства и отдельных его отраслей. По мнению большевистского руководства, этот план обеспечивал:
"а) максимальное развитие производства средств производства как основы индустриализации страны;
б) решительное усиление социалистического сектора в городе и в деревне за счет капиталистических элементов в народном хозяйстве, вовлечение миллионных масс крестьянства в социалистическое строительство на базе кооперативной общественности и коллективного труда и всемерную помощь бедняцко-середняцким индивидуальным хозяйствам в их борьбе против кулацкой эксплуатации;
в) изживание чрезмерной отсталости сельского хозяйства от промышленности и разрешение в основном зерновой проблемы;
г) значительный подъем материального и культурного уровня рабочего класса и трудящихся масс деревни;
д) укрепление руководящей роли рабочего класса на базе развития новых форм смычки с основными массами крестьянства;
е) укрепление экономических и политических позиций пролетарской диктатуры в ее борьбе с классовыми врагами как внутри страны, так и вне ее;
ж) хозяйственный и культурный подъем национальных республик и отсталых районов и областей;
з) значительное укрепление обороноспособности страны;
и) крупный шаг вперед в деле осуществления лозунга партии: догнать и перегнать в технико-экономическом отношении передовые капиталистические страны".[5] Финансирование индустриализации и других мероприятий пятилетнего плана предполагалось за счет непомерного увеличения фонда накопления.
Страна еще не оправилась от последствий страшной разрухи, фонд потребления ее составлял не более 60% 1913 года, а уже во второй половине 20-х годов, согласно плану, осуществляется централизованная перекачка средств из без того мизерного фонда потребления на развитие индустриализации, а также содержание все возраставшего числа чиновников госаппарата. Доля накопления в национальном доходе с начала 20-х годов до середины 30-х годов возросла с 17% до 30-40 процентов.
Формами такой перекачки средств русских людей становятся недоплата за труд (снижение доли труда во вновь произведенном продукте), изъятия из доходов русских в виде прямых и косвенных налогов, принудительных займов, чрезмерной эмиссии денег.
Недоплата за труд становится сначала теоретическим постулатом, а позднее входит в практику. А.Рабинович в книге "Экономика труда", вышедшей в 1926 году, заявляет: "Мы должны неизбежно получать прибавочную ценность... (которая)... является... условием нашего дальнейшего развития". "Но, - отмечает он, - высокая зарплата механически снижает норму прибавочной ценности". Отсюда вывод о необходимости повышения прибавочной стоимости за счет снижения заработной платы.
Доля оплаты труда в чистом продукте промышленности, составлявшая в 1908 году 55 %, в 1928 году - 58 %, в 30-е годы резко снизилась до 35-40%.
Одним из главных методов перекачки народных средств в пользу промышленности стал налог с оборота. Академик Струмилин очень удачно назвал его "данью", которой государство обкладывает товары широкого потребления.
"Дань" эта была потяжелее татарской. Если Золотая Орда взымала с побежденных десятую часть дохода, то власть еврейского интернационала забирала для реализации своих планов только в виде этой "дани" (а были и другие виды) до третьей части всего народного дохода. С легкой руки большевистских идеологов налог с оборота объявляется частью чистого продукта, созданного обществом, родственного прибыли предприятия. Давным-давно, когда крестьянам значительно не доплачивали за свой труд, в этом лукавстве большевистского режима была доля истины. Тогда часть налога с оборота образовывалась из разницы в заготовительных и розничных ценах на сельскохозяйственную продукцию, с учетом стоимости ее переработки. Таким путем государству передавалась часть национального дохода, созданная крестьянами.
С конца 20-х годов темпы роста налога с оборота опережают все разумные пределы. В результате общий его размер с десятой части национального дохода в 1928 году достигает 25 процентов в 1931 году.[6] Значительную часть его составлял налог с оборота на спиртные напитки.
"...Два слова об одном источнике резерва - о водке. Есть люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, - говорил на XIV съезде ВКП(б) Сталин, - это грубейшая ошибка, товарищи. Ежели у нас нет займов, ежели мы бедны капиталами и если, кроме того, мы не можем пойти в кабалу к западноевропейским капиталистам, не можем принять тех кабальных концессий, которые нам предлагают и которые мы отвергли, - то остается одно: искать источников в других областях. Это все-таки лучше, чем закабаление. Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются".
В сентябре 1930 года Сталин писал Молотову: "Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на МАКСИМАЛЬНОЕ увеличение производства водки". Потребление спиртных напитков стало возрастать. Если в начале XX века среднедушевое потребление спиртных напитков составляло около 2-3 л год (и было одно из самых низких в мире), то в 20-е годы стало значительно расти. Водка как доходный источник государственного бюджета - один из главных экономических инструментов большевистского режима. С "сухим законом" 1914-го - начала 1920-х годов было немедленно покончено. С 1924-го по 1930 год душевое потребление алкоголя только через госторговлю возросло в России с 0,17 до 2,8 л в год.[7]
В работах руководителей большевистской системы в 30-е годы неоднократно подчеркивается необходимость увеличения налогов, принудительных займов (рабочих заставляли покупать облигации займа, равные 2-4 недельным заработкам), установления цен на таком уровне, который был бы оптимально выгоден государству.[8] С 1927-го по 1932 год налоги и сборы с населения (без налога с оборота) возросли в 3,3 раза, а величина государственных займов - в 5,4 раза.[9]
Тяжелым налогом на население легла чрезмерная эмиссия денег, значительно превышающая рост товарной массы. За 1928-1932 годы денежная масса в обращении увеличилась в 5 раз, тогда как реальный рост промышленного производства составил 24%, а уровень сельскохозяйственного производства даже снизился на 19%. По плану за этот период предполагалось выпустить в обращение 1,25 млрд. рублей. Фактически же масса денег в обращении возросла с 1928-го по 1932 год примерно на 4 млрд. рублей, а в 1933 году - еще на 2,4 млрд. рублей.[10] За этот счет, указывалось в документах Наркомфина, перекрывался недобор ресурсов обобществленного хозяйства.[11]
Неизбежным результатом такой финансовой политики стал стремительный рост розничных цен. С 1928-го по конец 30-х годов розничные цены в стране выросли почти в пять раз. Постоянное отставание роста товарной массы от выпуска новых денежных знаков, выпуск денег под несуществующие или непользующиеся спросом (лежащие без движения на складах) товарные ценности, а также пагубное влияние на стабильность денежной массы фиктивной стоимости налога с оборота обеспечили непрекращающийся процесс обесценения, инфляции рубля. Если по отношению к золотому рублю 1913 года, по данным Струмилина, червонный рубль 1924 года стоил полтинник, то к концу 1932 года - 25 копеек, к концу 30-х - несколько копеек.
Кроме прямой "дани" и перекачки доходов трудящихся в государственную казну через высокие цены, налоги и чрезмерную эмиссию денег существовали и другие внеэкономические формы изъятия средств трудящихся в государственную казну. У крестьян в виде конфискованного имущества и сбережений в сберкассах было изъято 3-4 млрд. рублей. В городах осуществлялись в массовых масштабах кампании по изъятию золота и драгоценностей. По воспоминаниям современников, в стране прошли по меньшей мере две волны "золотой лихорадки" - в 1928-1929 и в 1931-1933 годы. Очевидцы вспоминают, как производились "изъятия ценностей и валюты" у людей, которые подозревались в обладании таковыми (кустари, врачи с широкой практикой и т.д.). <Знаете, как это происходило? В маленькую камеру напихивали по 10 человек. Можно было только стоять. Что тут творилось! Дети кричали на родителей: "Отдайте золото! Пусть нас выпустят! Мы больше не можем!...>[12] К особо упорствующим применялись и "специальные меры".
Еще одним источником накопления за счет сокращения потребления Русского народа была продажа зерна за границу. В начале 30-х годов, когда от голода умирали миллионы людей, за границу вывозили многие миллионы тонн зерна, которые могли спасти жизнь голодающих. Однако вывоз осуществлялся несмотря ни на что. В 1931 году было продано за границу 5,2 млн. т, в 1932 - около 2 млн. т. Впрочем, продавалось не только зерно, но и лес, нефтепродукты - все, что покупалось. Особую статью продажи составляли произведения искусства - картины, иконы, скульптуры, мебель и многое другое, составлявшее национальное достояние. На рубеже 30-х годов их было продано за границу на сотни миллионов рублей. Только по РСФСР было снято на нужды индустриализации более 300 тыс. церковных колоколов, часть из которых продана за границу, а другая превращена в цветной металл. Весьма уместно здесь также вспомнить еще об одном страшном проявлении варварства по отношению к духовным ценностям народа - к архитектурным памятникам, и прежде всего к церквам. Из 50 тыс. русских храмов не менее половины были "хозяйственно" освоены, а большая часть другой половины разрушена без остатка. Без всяких капиталовложений большевистский режим получил не менее 25 тыс. мастерских, цехов, гаражей, зернохранилищ, складов и т.п.
Гигантская мобилизация средств позволила увеличить основные фонды промышленности с 1928-го по конец 1930-х годов в 6 раз, причем рост фондов предприятий, производящих средства производства, в 3 раза опережал рост фондов предприятий, производящих предметы потребления. Уже к 1933 году фонды всей промышленности были удвоены, а тяжелой промышленности утроены. Обновление производственных фондов тяжелой промышленности составило 77%, электростанций - 88%, нефтяной промышленности - 85%, угольной - 83%, основной химии - 81%. Удельный вес фондов отраслей, производящих средства производства, увеличился за 1928-1940 годы с 56 до 78%. Соответственно доля фондов предприятий, производящих предметы потребления, сократилась с 44 до 22%, т.е. в 2 раза.
Хотя первый пятилетний план и не был выполнен полностью, в результате его осуществления в экономике СССР произошли коренные изменения. Россия снова поднялась как передовая индустриальная держава. Была воссоздана тяжелая промышленность. Произошли прогрессивные сдвиги в структуре промышленности путем форсированного развития машиностроения и создания системы других отраслей тяжелой промышленности. В итоге первой пятилетки получили новое развитие такие отрасли индустрии, как тракторостроение, автомобилестроение, станкостроение, авиационная промышленность, приборостроение, сельскохозяйственное машиностроение, производство электроферросплавов, алюминиевая, химическая промышленности. Коренным образом были реконструированы нефтяная промышленность, черная металлургия и другие отрасли тяжелой индустрии.
В СССР была создана собственная индустриальная база для реконструкции всего народного хозяйства, тяжелая индустрия. На Востоке страны формировалась новая угольно-металлургическая база, возникали новые центры промышленности в Средней Азии и Западной Сибири. Всего за годы первой пятилетки было введено в действие свыше 1500 новых фабрик и заводов.
Серьезные достижения были достигнуты и в области электрификации страны. В 1930 году произошло намеченное планом электрификации России удвоение довоенного уровня промышленного производства. В 1931 году, когда истекал минимальный - 10-летний - срок осуществления ГОЭЛРО, был достигнут заданный уровень его по выработке электроэнергии. Мощность электростанций СССР за годы первой пятилетки возросла почти в 2,5 раза, а выработка электроэнергии - в 2,7 раза. При этом удельный вес районных электростанций в 1932 году увеличился до 67,9% против 40% в 1928 году. Пятилетняя программа промышленного производства за 4 1/4 года была выполнена на 93,7%.[13]
Основные показатели темпов роста
и структуры народного хозяйства СССР в первой пятилетке [14]
1928 г. 1932-1933
гг. 1932 г.
фактические
показатели 1932 г.
% к
1932-1933 гг.,
по плану 1932 г.
% к 1928 г.,
по плану Прирост
в среднем
за год, %
Национальный доход
(в ценах 1926-1927 гг.)
млрд. руб. 24,4 49,7 45,5 94 186 16,8
Капитальные вложения
в народное хозяйство
(в ценах соотв. лет),
млрд. руб. --- 64,4 60,0 93 --- ---
В том числе в
обобществленный сектор --- 46,9
за 5 лет 52,5
за 4,25 г. 112 --- ---
Валовая продукция фабрично-
заводской промышленности
(в ценах 1926-1927 гг.)
млрд. руб. 15,8 36,6
за 5 лет 36,8
за 4,25 года 96,4 233 23,5
Группа "А" 7,0 17,4 20,6 109,8 293 31,0
Группа "Б" 8,8 19,2 16,2 84,4 184 16,5
Грузооборот
железнодорожного транспорта,
млрд. т/км 93,4 162,7 169,3 102,1 181 16,0
Среднегодовая численность
рабочих и служащих в
народном хозяйстве,
млн. чел. 11,6 15,8 22,9 145,5 198 18,6
В том числе
в промышленности 3,5 4,6 6,8 148,4 193 17,9
Производительность труда
в промышленности, % 100,0 210,0 141,0 --- --- 9,0 Индустриализация страны за счет снижения фонда потребления Русского народа создала уродливые хозяйственные пропорции, в результате чего промышленность стала работать все в большей степени на воспроизводство самой себя - на выпуск оборудования и технических средств. Удельный вес производства средств производства возрос с 39% в 1928 году до 61% в конце 30-х годов.
В начале первой пятилетки во всех городах СССР вновь вводится карточное снабжение. Оно осуществлялось через систему закрытых распределителей (ЗР), закрытых рабочих кооперативов (ЗРК) и отделов рабочего снабжения (ОРС). Право преимущественного и первоочередного снабжения по карточкам имели рабочие ведущих индустриальных объектов (а внутри этого контингента - ударники). Существовали специальные магазины для рабочих того или иного предприятия. Вход в них был строго по пропускам или "ударным книжкам".
Рабочий, провозглашенный хозяином страны, получал по карточкам 600 г хлеба в день, а члены его семьи по 300 г; жиров - от 200 г до 1 л; 1кг сахара в месяц. В 1930-ом и 1931 годах размеры выдачи по карточкам снизились. Мясо по карточкам почти не выдавалось, купить его можно было только по рыночным, очень высоким ценам.
Цены в стране приобрели многоэтажный характер. Самые низкие были на продукты, покупаемые по карточкам. Следующим этажом шли так называемые среднеповышенные цены, действующие в рабочих районах, но по этим ценам мало что можно было купить. Потом шли коммерческие цены, которые были значительно выше, зато по ним покупали товары без карточек. На четвертом этаже существовали цены "образцовых магазинов" - универмагов - выше коммерческих. Много горя и бед приносили цены пятого этажа - "торгсинов". Здесь товары продавались за золото (которое насильно заставляли сдавать фактически за бесценок) или валюту. И наконец, на шестом этаже существовали цены рынков, в условиях острого товарного голода достигавшие фантастических размеров.
Уже во время первой пятилетки изменяется весь набор традиционных мотиваторов труда. Крестьянское нестяжательство, труд как добродетель, а потом уже как средство достижения материальных благ, насильственно сменяются методами внеэкономического принуждения к труду и в лучшем случае примитивными формами материального стимулирования.
Основная масса рабочих и крестьян, привыкших действовать в рамках традиционной трудовой нравственности, столкнулись с разнузданной безнравственностью и бюрократическим произволом различных видов принуждения. Разрушается привычная российскому работнику система мотиваторов к труду. Духовно-нравственные, моральные мотиваторы вытесняются казенными фальшивыми лозунгами,[15] не подкрепляемыми справедливым вознаграждением за труд. Часть продукта, необходимого для поддержания жизненных сил работника, используется для создания новых единиц производственных фондов. Остаточный метод формирования фонда оплаты работников становится государственным принципом. В Большой советской энциклопедии 30-х годов буквально декларируется, что "часть совокупного общественного продукта составляет фонд, предназначенный для возмещения израсходованных средств производства, для расширения общественных производственных фондов, для создания резервов... Остальную часть составляет фонд, предназначенный для удовлетворения потребностей социалистического общества в предметах потребления". В число первоочередных нужд включались и средства на содержание бюрократического и репрессивного аппарата, что еще больше сужало совокупный фонд оплаты труда. Еще одним принципом объявляется то, что "индивидуальная зарплата, получаемая рабочими, является лишь формой участия в распределении созданного всем классом продукта". Таким образом, обосновывается обезличка и уравнительность.
Основывающаяся на этих принципах оплата труда работников осуществлялась по тарифам, выработанным на самом верху бюрократического аппарата, и почти не учитывала местные и отраслевые особенности. Более того, оплата рабочих, выполнявших один и тот же труд, могла произвольно устанавливаться центром по-разному для разных отраслей или даже отдельных предприятий, исходя из "высших государственных соображений". Слесарь или токарь в машиностроении получал значительно больше, чем в пищевой или легкой промышленности.
Использование тарифных документов, не отражающих прямой связи между затратами и оплатой труда, свело к абсурду саму идею справедливого вознаграждения, материального стимулирования, обуславливало выводиловку, потолок оплаты, уравниловку, обезличку. Все это, конечно, не могло способствовать стимулированию труда.
Огромный вред складыванию системы материального стимулирования нанес сложившийся в годы двух первых пятилеток неэквивалентный обмен между государственным сектором и крестьянством, а также, в меньшей степени, рабочими. За счет значительного косвенного налогообложения рабочим и крестьянам приходилось платить за промышленные товары больше, чем они реально стоили.
Все попытки изменить порочную систему неэквивалентного обмена наталкивались на яростное сопротивление большевистского аппарата, для которого эта система создавала материальную возможность существования.
Начиная с конца 20-х годов и без того плохие по сравнению с 1913 годом условия труда рабочих становились все хуже и хуже. Как признавался в своих воспоминаниях Н.С. Хрущев, бывший тогда секретарем МК ВКП(б): "Рабочих вербовали (а точнее, направляли по разнорядке.- О.П.) из деревни, селили в бараки, там люди жили в немыслимых условиях: грязь, клопы, тараканы и, главное, плохое питание, плохое обеспечение производственной одеждой. Вообще с одеждой было трудно, не купишь. Все это, естественно, вызывало недовольство. Раздражали людей и пересмотры коллективных договоров, связанные с пересмотром норм выработки, расценок. К примеру, была такая-то норма, а потом, после нового года, вдруг на 10-15% выше при тех же расценках и даже меньших".
Средняя месячная зарплата рабочего позволяла купить в 1913 году 333 кг черного хлеба, в 1936 году - 241 кг, масла -21 кг и 13 кг соответствено, мяса -53 кг и 19 кг, сахара -83 кг и 56 кг. В 20-е годы рабочий тратил на питание около 50% своей заработной платы, а в 1935 - 67,3%.
Резко ухудшились жилищные условия рабочих. Если в 1913 году в городах на 1 человека приходилось 7 кв. метров, то в 1928 году - 5,8, а в конце 30-х годов - 4,5. Однако эта статистика за советское время не учитывала бараки. С учетом их условия жилья были еще хуже. Часто семьи из 3-5 человек ютились на площади 6-10 кв. м.
|
| |
| |
